устрицы ему — тоже, — снова ввязался Гдов.
— А пить что будем? — осведомился официант.
— А пить не будем ничего, кроме той воды, что в графине… — Хабаров отчего-то покраснел, заговорил решительно, махнул рукой, чуть было не заехав официанту в глаз.
— Товарищ шутит. Пить будем э-э-э, ну что-нибудь там попроще. Например, вот это — «Chateau Cissac Haut-Medoc AOC Cru Bourgeois» две тыщи второго года.
— По четыре тыщи сто бутылка? — спросил Хабаров.
— Да, — подтвердил Гдов. — Ну и водочки, конечно, для разгона. Грамм, эдак, ну, допустим — триста. И минералки, конечно.
— С газом? — спросил официант.
— Без газа, — ответил Гдов.
Официант почтительно ушел, а Хабаров страшно скрипнул зубом.
— Ты че? — спросил его Гдов.
— А ниче? — окрысился Хабаров. — Ты куда меня привел, мля? Здесь же, здесь же ни одного блюда дешевле тыщи нету.
— Не твоя забота. Я же сказал, что я тебя приглашаю. Это я на Западе в первый раз столкнулся, когда меня немец позвал есть свиную ногу айсбан, я тоже жался, как ты, а когда дошло платить и я вынул деньги, то немец мне и говорит: «Что вы? Я же вас пригласил». Помню, в Мюнхене это было, на Имплерштрассе, там неподалеку Роз-Мари Титце живет, лучшая их немецая переводчица, — предался воспоминаниям словоохотливый Гдов.
— Оскал, — только и выговорил Хабаров, а его товарищ замер с открытым ртом.
— Повтори, повтори, что сказал, — вскричал он.
— Оскал капитализма. Зверский оскал капитализма, — уточнил Хабаров.
— Это прямо мистика какая-то, — сказал Гдов.
— Не мистика, а символизм, — возразил Хабаров.
И неизвестно, какое направление принял бы этот литературоведческий спор, но было уже поздно. Гдов раскрыл портфель властной рукой, положил на стол, крытый белоснежной скатертью, тощую пачку мятой бумаги и откашлялся.
— Ты че? — испугался Хабаров.
— А ниче, — дерзко ответствовал ему Гдов. — Буду читать тебе рассказ с одноименным названием. Итак, «Оскал». Рассказ…
«Сейчас-то уже все, конечно, не то, — начал он, — и прекрасность жизни заменена общечеловеческим прогрессом. Ракеты с богатыми туристами каждый божий день летят то на Венеру, то на Плутон, на Луну ходит дешевая космическая электричка. Генетически модифицированные щи растут на деревьях, заключенные в целлофановый мешок, не подверженный тлению. Вкусные щи, между прочим. Я ел. И даже горячие. Каждый обыватель нашего всемирного государства норовит себе со склада службы национального обеспечения геликоптер выписать, управляемый желудочно-кишечными газами. Летят себе на работу, попукивают, мурлычут под нос официальный гимн России «Песня счастья завтрашнего дня». И хоть, несомненно, и счастье, и одеться, и кушать у всех у нас есть, и средняя продолжительность жизни 374 года у мужчин, 542 у женщин, но, однако же, следует констатировать: сейчас уже все не то!»
— Это что еще за чушь? — заинтересовался Хабаров, но Гдов не успел ему ответить, потому что официант уже принес им плетеную корзину, где круглились пеклеванные булочки и подобно хищным рыбам вытянулись, замерев, мини-багеты, источающие хлебный аромат сиюминутной выпечки. Официант имел бейджик. На бейджике было написано «ДМИТРИЙ». Дмитрий еще и высокие такие цилиндрические бокалы поставил перед каждым из друзей. Бокалы были наполнены какой-то полужидкой желто-зеленой массой, похожей на продукцию расстроенного живота.
— Это — крабовый коктейль с тертым сельдереем. Подарок от повара, — пояснил Дмитрий. Он был, кстати, очень интеллигентного вида. В дорогих, кстати, очках. С хорошей правильной речью, столь отличной от распространенного быдлячьего пришепетывания, безвкусно использующего арго и ненорматив.
— А водка где? — спросил Хабаров.
— Водка следует, — по-доброму улыбнулся интеллигентный официант его простоватой нетерпеливости.
«…Общечеловеческий прогресс. А вот двадцать восемь лет назад, как сейчас помню, тридцатого числа августа, когда лист с дерев уж вниз летит, случился один такой ужасный случай, — неожиданно продолжил Гдов, когда официант Дмитрий временно удалился. — Случай, когда целый автобус пассажиров вместе с водителем пропал бесследно, и никто, кроме меня, не знает, куда он исчез. Кроме меня. И никогда не узнает. Поскольку, чтобы узнать, надо осушить всю великую сибирскую реку Е., впадающую в Ледовитый океан, а это невозможно, потому что река Е. до сих пор дает слабый ток для нашей мощной экономики, как еще работают где-то же в декоративных целях туризма водяные и ветряные мельницы. И хотя сейчас даже детям известно, что ведущая роль электричества неизмеримо упала, замещенная расщеплением и нанотехнологией, осушать реку Е., впадающую в Ледовитый океан, все равно нельзя, себе дороже обойдется. Да и ни к чему это, если уж говорить честно. А если нечестно, то зачем тогда вообще говорить?
А тогда, как сейчас помню, много появилось глупых и плоских предположений относительно пропажи целого автобуса пассажиров вместе с водителем. Такую городили ересь, что — сплошной идиотизм, слабоумие и отсутствие фантазии. Я-то знал, в чем дело, да помалкивал. Мне это надо было, светиться?»
Принесли тем временем, даже не Дима, а какой-то другой лакей, водку в запотевшем хрустальном графинчике, сопровождаемую рядом пузатеньких бутылочек французской минеральной воды, но Гдова пока что невозможно было оторвать от читаемого им текста даже ради такого важного дела, как накатить, вылить в пасть и заглотнуть.
«Мне это надо было, светиться? Пропал, пропал автобус бесследно. «ЛИАЗ», автобус старый ржавый пропал, а я пережил такие ужасные минуты, что все эти двадцать восемь лет боялся взяться за компьютер, чтобы все подробности этой пропажи описать. Не то из суеверия боялся, потому что пошатнулась православная вера, не то из страха, что если бросишь в прошлое камень, то получишь оттуда палкой по голове. И лишь сейчас, когда я стар, сед, плешив и лыс, сейчас, предчувствуя, что дни мои сочтены, что я впадаю в вечность, как река Е. в Ледовитый океан, что сейчас уже все не то — все это всей кожей и душой чувствуя, боясь опоздать на Тризну Истины, я, наконец, решил открыться миру. Сейчас уже все не то…»
— Да и хрен бы с тобой, что не то, а ты решил открыться. Мы выпивать-то будем, или я попался, чтобы сначала прослушать все эти твои реализованные бредни? — прямо осведомился на правах старого друга Хабаров. А если бы он не был старым другом Гдова, то так бы и сидел, молча из деликатности, ожидая, когда нальют. Тут-то и устрицы, кстати, подоспели, а вместо «Айовы» подали все же салат из дикого сибаса, видать, услужающий недослышал. И что такое «сибас», меня, пожалуйста, не спрашивайте, я этого до сих пор не знаю. И вообще, если вы ждете от меня эрудиции и правды, то вы их от меня напрасно ждете. Ведь эрудиция — она в Интернете, а правда — у Бога.
Они выпили и закусили вкусным
