- Кирилл подтверждает! - ядовито усмехнулась Майя. - что ж, значит, ему можно верить. Так оно в общих чертах и было. Только не надо таких громких слов - "сговор", "вина". Почему ты не спросишь меня о моих мотивах?
- А ты? Ты спрашивала меня о мотивах? - задохнулась Елена. - О моих намерениях тебе было что-то известно? Эх, Майя, как ты могла так подставить меня! Чем же я провинилась перед тобой, что ты так сурово меня наказываешь?
- Хорошенькое дельце, - бросила Майя. - Наказываю, я, тебя? Скажи еще, тебе все это не нравилось. Скажи, что ты не была счастлива, когда тебе враз открылись такие возможности. Поверь, я хотела тебе самого лучшего. И действительно, поговорила с Кариной, рассказала о тебе, что ты талантливая, божьей искрой отмеченная... Ну, мы и подгадали...
- Подгадали! - повторила Елена с горечью. - По-твоему, мне не следовало знать правду. Вся моя жизнь оказалась построенной на лжи. Все мои слова обратились в пепел. Я бы не поступила так с тобой.
- Давай без этих твоих красивостей! - Слезы Майи высохли. - Ты слишком правильная, вот в чем твоя беда. Прешь как...... Я не знаю...... Как бульдозер, слепо и прямо, не замечая никого и ничего вокруг. Слава богу, что люди не все такие, как ты, вычерченные по линейке. В мире все гораздо сложнее, и не все укладывается в твои литые формулировки.
- Даже не пытайся заставить меня благодарить тебя. То, что ты сделала,предательство, если называть вещи своими именами. Мои прямые мозги не в состоянии понять твоей изощренной, изогнутой диалектики. Прости, Май.
Майя что-то еще кричала ей вслед. Но Елена больше не слушала. Все верно, она слишком правильная. Слишком однозначная. Слишком легко выносящая приговоры. Бульдозер! Это она и есть тот бульдозер, которым давят, сминают, ломают.... Но кто ломает? И из каких побуждений? Разумеется, из самых лучших.... То, от чего она хотела избавить окружающий мир, оказывается, сидит в ней самой. Или?.. Или все правильно? Бульдозером не рождаются. Ты этого хотела, Елена?
На полотне то ли ядерные клубы пыли, то ли какие-то хвосты пересекают горизонт крест-накрест. Непопулярная тема. Рядом лимонно-желтое солнце садится за стилизованные русские лохматые и тяжелые леса, костер прорезает густеющий мрак вдалеке, за речкой. Если бы не солнце-лимон, такое неуместное в этой в общем-то выдержанной картине, ею можно было бы любоваться. Плоскости, нарезанные на разноцветные квадраты, круги и треугольники. Стало уже так банально, ничего не говорит ни уму, ни сердцу. Сирени и подсолнухи, беззаветно и однообразно любимые художниками. И разумеется, бесконечные осени в скверах и улицы под дождем, слишком общие, чтобы угадать в них настоящие места, места с собственными названиями и живыми людьми. Посреди всего этого разгула воображения - десяток неизменных картинок с вишневыми губами, бутылками и рюмками, шляпами и зеркалами, в которых отражены острые профили роковых женщин.
Груды планшетов, и возле каждой - бородатый или безусый, с ищущими глазами художник.
Подскочил Стив Безобразов, запыхавшийся, теребящий правую кустистую бровь. Казалось, он непременно- непременно хочет ее оторвать.
- Бульдозер! - стенал Стив. - Бульдозер!.. Елена, мы погибли.
- Что "бульдозер"? - почернела лицом Елена. - Восстание машин? Да говорите толком!..
- Не смог! - убивался Стив. - Казните, прикажите в фонтан залезть, спеть петухом, пожалуйста! Не смог, не смог!..
- То есть как это "не смог"? А раньше вы сообщить могли?
- Прораб меня послал.
- Куда послал, ко мне? Какой прораб? Ничего не понимаю.
- Да не к вам, а послал конкретно. Туда, где спина теряет свое почетное наименование. Прораб на стройке.
- Так, - сказала Елена и сжала пальцами виски. - Вы мне можете внятно, спокойно объяснить, что случилось и где обещанный бульдозер?
- Петухом спеть, - причитал Стив, - все, что угодно...
- Да на черта мне ваше петушиное пение!..
Взмокший от жары и неудачи Стив по порядку доложил обстановку, и Елене пришлось вмешаться самой.
Бульдозер все-таки был пригнан. Огромный, с громадным, угрожающим ковшом, он вызывал в наследственной памяти присутствующих смутные опасения, которые относятся, видимо, к тем временам, когда наш безрассудный предок ходил на мамонта.
Бульдозер возвышался неподалеку, внося оттенок сумятицы в собрание, на площадь его вкатывать не решились, да в этом и не было необходимости. Елена дала команду, и махину украсили ярко-красным транспарантом, стилизованным лозунгом "Фронт радикального искусства".
Взойдя на второпях сколоченный помост, Елена приблизилась к микрофону, и гул на площади улегся. Все-таки с непривычки выступать перед большими аудиториями волновалась, колени дрожали.
- Дорогие друзья! - произнесла, пробуя голос. Слова раскатились над площадью, и Елена услышала их, возвращенные мониторами. Голос звучал непривычно, но уверенно. - Дорогие друзья, мы собрались здесь, чтобы провести серьезную и масштабную акцию. Сегодня среди нас присутствуют деятели искусства, мы рады их видеть. Страшно узок их круг, но не так уж и далеки они от народа. Потому что если искусство не идет в народ, то народ идет в искусство. И последствия могут быть непредсказуемы...
Толпа заволновалась, поглядывая на бульдозер. Тайна появления здесь этого агрегата оставалась нераскрытой.
- Я вижу, вы с интересом глядите в ту сторону, - махнула рукой Елена. Нет, мы не станем ничего разрушать. Не обязательно ведь жечь библиотеку, чтобы остаться в памяти последующих поколений, хотя этот способ надежен. Но ведь нам не так уж важно остаться в истории во что бы то ни стало. Чтобы остаться в истории, не обязательно равнять с землей города, топить корабли и сбивать самолеты. Чтобы остаться в памяти, не нужно убивать людей. История человеческого рода не есть только история войн, что бы ни писали в учебниках. Мы творим ее сами, и в том, какая она получается, разбираемся тоже сами.
Елена перевела дух, оглядывая толпу. Ей удавалось держать фокус внимания на себе, но не столько тем, что она говорила, сколько тем, как говорила. А говорила она изнутри себя, из самой глубины.
- Давайте окинем беспристрастным взглядом, что и ради чего мы делаем. Неужели поделки с тайной мечтой продать за границу? Говорят, художник не может написать ни одной загогулины, которая не была бы в известной мере его автопортретом. Какими мы предстанем после нашей смерти, хотим ли мы, чтобы именно такие портреты остались после нас? Не испугается ли потомок, взглянув в наши жабьи глаза?..
В толпе засмеялись, зааплодировали. Кто-то возмущенно свистнул, Елена подняла руку.
- Друзья, мы все знаем сами. Нам не надо ничего говорить. Мы не нуждаемся в том, чтобы кто-то открывал нам глаза. Давайте докажем сами себе, что способны на большее!
Она так произнесла эти слова, что в толпе заволновались. Кто-то уже поднял руку, замахиваясь на пейзаж с лимонным солнцем. Кордон милиционеров в касках и с дубинками пока не вмешивался, не было команды.
- Мы двинемся маршем, пройдем по улицам Москвы, - объявила Елена. Калигула ввел коня в сенат, а мы погоним перед собой никчемные идеи, как стадо коров. Мы безжалостно откинем прочь наше нынешнее творчество, чтобы назавтра создать нечто лучшее. Нечто такое, о чем мы и мечтали в глубине души все эти годы, что мучило нас по ночам и что, правда, плохо сочетается с конъюнктурой рынка. Долой конъюнктуру! Да здравствует свежесть и вечная новизна старых идей о добре, справедливости и правде!..
Возглас "долой!" подхватили, и Елена взлетела на бульдозер, подсаженная какими-то молодцами, бульдозер развернулся и пошел по Моховой, а следом за ним тронулись потоки людей, волоча на себе картины. А дальше... А дальше случилось и вовсе невероятное. Откуда-то с улочки на проспект стало вытекать... стадо коров. Рыжих и черных. Коровы, одуревшие от гула и грохота, орали благим матом, а прибывшие с ними пастухи щелчками кнутов гнали их вперед. Марш победно двинулся по улицам, оставляя за собой обрывки полотен, осколки пивных бутылок и коровьи лепешки.
Музыка, грохот, мычание коров, звуки автомобильных сирен. Город встал, онемел, застыл, хлопая глазами окон и балконных дверей. Художники сами швыряли свои полотна на мостовую, под ноги идущим. Это было настолько невероятно, что утрачивалось само ощущение реальности. Нет, Москва не видала подобного.
- Даешь дорогу! - вопил какой-то пацан.
В начале колонны что-то запели, похоже, "Ой мороз, мороз...". Елена хохотала, сидя на бульдозере...
...Она очнулась. В трамвае. Фантасмагория развеялась. Но с какого момента она началась? Были ли все эти люди? Приглашали ли они ее на телевидение? Разбила ли она экспонат галереи? Ушла ли из школы? Или сейчас, стряхнув сон с ресниц, она выйдет из трамвая на знакомой остановке и все будет как всегда?
А что, это и правда было бы здорово - прогнать стадо коров по главной улице Москвы. Елена щелкнула замком сумочки, зачем-то сунув несчастливый билетик между ежедневником и пачкой бумажных платочков. Для коллекции, что ли? Коллекции бытовых мелочей, которые вскоре исчезнут, потому что заменятся другими, а мы и не заметим, хотя они существуют подле нас так недвусмысленно, казалось бы, так надежно.
