В сумерках ко второй дойке коровы сами возвращались в деревню, каждая спешила в свой дом, к своему стойлу, где приветливые хозяйки встречали их крепко посоленным куском хлеба, мучной с отрубями болтушкой или охапкой зеленой травы. Редко-редко какая-нибудь строптивая пеструха устраивалась на ночевку на выгоне, и то лишь потому, что дома во дворе было слишком грязно либо хозяйка угощала ее чаще пинком, чем хлебным куском.
Заблудиться коровам было негде. На десятки верст вокруг деревни тянулись изгороди из жердей и кольев. Они охватывали и поля, и луга, и выпасы, разделяя их и перекрывая все выходы в глухой лес и на угодья других сельских общин.
Называли эти изгороди осеками. За каждым домохозяином закреплялось по нескольку участков осеков, за исправность которых он отвечал своей совестью и головой перед сельским сходом.
- Как это - головой? - спросила однажды Нюрка у своего деда, когда он рассказывал о том, что было раньше.
- Да что ж, простое дело. Если кто прохлопает ушами, не починит вовремя свой огород, потраву допустит - вызовут его на общий сход и поучат.
- Как поучат?
- Что, паре, свой язык понимать перестала? Ну, по шее поучат, по спине и по разным другим местам. Да так поучат, что больше вовек не забудет, и совесть не потеряет, и осека будут всегда целы.
Никакой необходимости в пастухах раньше не было. Но с годами старые осека подгнили, начали разваливаться, чинить их не стало сил, и колхозное стадо уходило от деревни порой слишком далеко. К тому же не стало и колокольцoв на коровах.
Поначалу отказывали ворота в изгородях, поломались запоры.
Сейчас дивно вспомнить, сколько раньше было самых необыкновенных, простых и хитроумных деревянных запоров у полевых ворот. К установке их крестьяне относились как к искусству. Не признавали никаких железных крючков, никаких ершей и гвоздей - это было бы слишком богато и чересчур непритязательно. Зато изготовление накидных колец, петель и обручей из распаренных виц, всяких березовых задвижек, упоров, заворней, заверток, щеколд требовало выдумки и мастерского владения топором.
Сооружались даже своеобычные автоматические защелки: чуть отогнешь в сторону пружинистую жердочку - и ворота, скрипя деревянной пятой, распахиваются сами, хлопнешь ими - и жердочка становится на свое место, упираясь концом в гнездо обвязки. Не то что корова или лошадь, никакая коза таких ворот не откроет.
Хорошими запорами деревня гордилась, как резными балконами, просмоленными крышами и убранством своей часовни. Это, как и многое другое в те времена, было творчеством.
Но вот перестали запираться ворота, начали обваливаться изгороди то в одном месте, то в другом - и скот пошел гулять по посевам, по сенокосам, по болотам и лесам. Вечером жди не жди - не придет в колхозный двор ни одна корова.
Долгое время на выгон в сумерках бегали сами доярки. Выйдут из деревни, осмотрятся: "Ну, кто куда? Давайте лучше порознь - скорей наткнемся". Нюрка Молчунья несется через все Летовище в Угол, Авдотья Мишиха к Югскому кордону, Ваниха Пронькина на Казино болото - все в разные стороны. Найдут коров, пригонят домой, но сами так вымотаются, что и подойник в руки брать неохота.
Пастух нужен - это уже понимали многие, но слишком необычным, даже нелепым казалось для здешних мест: пастух за коровами! Ну, пастушок, мальчонка какой-нибудь, школьник - еще куда ни шло. Но мальчонка с коровами не управится. А взрослого ставить - это значит оторвать от дела рабочего человека, да еще и платить ему придется.
Нюрка долго молчала, думала, как быть, и, наконец, решилась пойти в контору, к самому председателю. О своей усталости она не заикнулась бы, но за других постоять ей не казалось зазорным.
- Чего тебе? - спросил ее Прокофий Кузьмич, когда Нюрка переступила порог кабинета и молча замерла у дверей. Письменный стол председателя был завален какими-то ведомостями и окурками. Хозяин неохотно поднял глаза на девушку.
- Ну, чего молчишь?
- Я не молчу.
- Чего тебе?
- О пастухах нынче много пишут, Прокофий Кузьмич,- сказала Нюрка.
- Тебе что за дело?
- А у нас пастуха нет.
- В пастухи, что ли, хочешь?
- Нет, я коров дою.
- Ну и дой, выполняй план.
- Я выполняю.
- Тогда иди, все!
Прокофий Кузьмич снова уткнулся в ведомости. Но Молчунья продолжала стоять у порога. Прокофий Кузьмич подождал и спросил ее снова:
- Еще чего тебе?
- Пастуха бы, Прокофий Кузьмич.
- Так, опять пастуха?
- Пастуха.
- Вот что! - В голосе Прокофия Кузьмина послышалось озорство, он захотел пошутить с робкой девушкой.- Значит, пастуха захотела?
- Колхозу пастух нужен! - ответила Нюрка серьезно.
-- Вот Пашка выучится, и отдам его тебе в пастухи.
Нюрка пропустила мимо ушей и эту шутку.
- Удои бы сразу прибавились,- сказала она.
- Все у тебя или еще не все?
-- У всех пастухи есть,- настаивала Нюрка.
Прокофий Кузьмич начал терять терпение.
- Да ты что, ополоумела? И без того работать некому, а тебе еще пастуха подай!
- Без пастуха коровы бегают далеко, не столько едят, сколько траву топчут,- не унималась Нюрка.
Прокофий Кузьмич мог накричать, указать Нюрке на дверь - выйди, дескать, и не мешай работать, тем более что работы всякой в страду было много и не так уж хорошо все шло, а тут еще уполномоченные один за другим... Но он сдержался и заговорил с Нюркой совершенно спокойно, сквозь зубы:
- Вот что, девонька. Если Пашку ждать не хочешь, мы тебе другого пастушка подберем, раз уж приспичило. Или подождешь? Любовь, говорят, зла... За такой клад, как ты, любой парень ухватится...
- Тогда я зайду в другой раз! - спокойно и серьезно сказала Нюрка, как будто не слышала, о чем перед этим говорил председатель.
В другой раз она держалась так же робко и так же твердо.
- Людей жалко, Прокофий Кузьмич,- начала она, остановившись опять у порога.
- О чем ты? - не сразу понял ее председатель.
- О доярках, о напарницах своих.
- А! О пастухе?
- О пастухе, извините уж меня.
Прокофий Кузьмич взял со стола тяжелые, массивные счеты, неторопливо вышел из кабинета в общую конторскую комнату, что-то поговорил там с бухгалтером и скрылся.
Через несколько дней Нюрка пришла к нему в третий раз. Перед этим она повидалась с директором школы Аристархом Николаевичем и разговаривала еще с каким-то уполномоченным.
В третий раз к Прокофию Кузьмичу ее не пустил главный бухгалтер, лысоватый старомодный человек, нанятый колхозом где-то на стороне и отлично умевший исполнять приказания непосредственного своего начальника. Он просто взял Нюрку за рукав, притянул к своему столу и сказал:
-- Не надо, Аннушка-девочка, туда больше ходить, ты своего добилась: пастуха мы уже подобрали, приказ подписан, все по закону, и послезавтра за твоими коровами будет полный присмотр и пригляд. Все по закону!
* * *
В парке дома отдыха вокруг одного из сосновых стволов был сколочен грубый, но милый для всех дощатый стол. Сосна поднималась к небу прямо из середины его. Замкнутым кольцом вокруг стола была сделана и скамейка. В хорошую погоду здесь собирались отдыхающие, играли в карты, в домино, рассказывали анекдоты. Книги тут читались редко - все, кто любил посидеть с книгой, забирались подальше от дома, в глубь сосновой гривы или на берег реки, в кусты, где ютилось множество разных птичек, а весной заливались по ночам даже соловьи.
В туманное осеннее утро Павел ходил по парку. На тропинках валялись ощеренные сосновые шишки, похожие на маленьких ежиков, и навалом лежали мягкие хвойные иглы. Иголок особенно много было там, где в дождливые дни текли ручейки. Увидев круглый стол вокруг сосны и подивившись выдумке мастера, Павел присел на скамью и почувствовал, что ему страшно не хватает брата или бабушки или хоть кого-нибудь из односельчан, чтобы можно было поговорить со своим человеком и похвастать всем, что он теперь имеет. Разве не ему принадлежит все это богатство, разве не он, рабочий человек, здесь хозяин? Он! Ведь так и в газетах пишут. Он - хозяин, и все это - его! Посмотрел бы сейчас Шурка, каким стал его брат! Глянула бы бабушка заплакала бы!
Павел решил написать письмо. Сходил в свою комнату, взял из баула бумагу, карандаш, конверт.
"Здравствуй, бабушка, здравствуй, Шурка-черт! Всем по низкому поклону. Вы сейчас меня не узнали бы, какой я стал. Живем мы на высокой горе в двухэтажном доме. Это дворец! В одних комнатах живем, в других питаемся. Столовка наша вся в узорных скатертях, и это не столовка, а ресторан. Кормят меня почем зря, чем только не кормят, как на убой, и все бесплатно. И лечат. И все по часам. Три раза в день дают рыбий жир с витаминами. И разные другие блюда. Везла меня от нашего города до станции сама Людмила Константиновна из области. И по железной дороге у меня билет был бесплатный. Мне все везде дают бесплатно. Директор нашего дома, когда узнал, что меня привезла сама Людмила Константиновна, обрадовался и распорядился, чтоб все для меня было. Спим мы не в доме, а на веранде, под крышей без стен - мороз не мороз. Это для здоровья. И все за мной ухаживают..."
