легкие воздуха, чтобы повторить его, хозяйка слабым голосом отозвалась:
– Я… была в отъезде.
– Как долго?
– Четыре… нет, пять дней.
– Где вы были?
– Варберг. Курорт. Апельвикен. Я приехала туда утром в понедельник, потому что меня разбудил ужасный шум… они собирались чистить наш фасад…
– А до того вы были дома?
– Да… но всего три ночи. В прошлую пятницу я прилетела из Хорватии. Там я провела месяц. Но утром в понедельник меня разбудил ужасный…
– Да, это я уже поняла. Но вы ведь пробыли дома всего три дня?
– Да. Так как утром в понедельник меня разбудил ужасный шум, я тут же забронировала номер и поехала в Варберг… поездом. Курорт… Как он называется?.. Ну да, точно. Апельвикен. Курорт.
Комиссарша издала едва различимый вздох. Но затем она улыбнулась Мод и, как ни в чем не бывало, продолжила:
– Вернувшись из Хорватии, вы делали обход квартиры?
– Нет… я вернулась поздно. А в субботу мне пришлось немного закупиться продуктами и постирать одежду… В воскресенье я ходила гулять в лес Слоттскуген. Погода была такая прекрасная! Я и подумать не могла, что здесь станет так шумно… но утром в понедельник меня разбудил…
На этот раз комиссарша оборвала Мод, как мне показалось, довольно грубо.
– Да, промышленные мойки – очень шумные. Но неужели вы даже не заподозрили, что кто-то побывал у вас дома во время вашего отсутствия?
Мод медленно покачала своей белоснежной головой. Волосы у нее до сих пор оставались на удивление густыми, и она носила их уложенными по старинке, ракушкой на затылке.
– Нет… На входной двери у меня три замка. И столько же на двери с черной лестницы. Как… как же он вошел?
– Мы обнаружили, что одно из окон в комнате было приоткрыто. Возможно ли, что это вы его открыли, а потом забыли закрыть?
Неожиданно Мод выпрямила спину, и вид у нее сделался оскорбленный.
– Совершенно невозможно! Я не заходила в комнату отца уже четыре месяца!
– Вы это точно помните?
– Совершенно! В двух своих комнатах я делаю уборку каждую неделю. А еще в ванной и на кухне. Раз в месяц я навожу порядок еще в одной или двух других комнатах. Только так я могу… справиться…
Мод внезапно умолкла и уставилась на комиссара Хюсс широко раскрытыми глазами. Свои дрожащие руки Мод в отчаянии сцепила на коленях.
– Или… может быть… я все-таки была там, и открыла… Когда я вернулась из Хорватии, дома стояла жара и духота… но тогда он ведь еще не мог там лежать. Разве нет? Тогда я бы его заметила. Но я, в самом деле, не могу вспомнить, чтобы я туда заходила и открывала окно. Или я вообще сделала это до отъезда в Хорватию? Не помню!
Последняя фраза больше походила на вопль отчаяния. Этот выплеск эмоций, кажется, лишил Мод последних сил. Она вновь сникла и после уже сидела, не поднимая головы.
За нашими спинами раздалось деликатное покашливание. В дверном проеме стоял молодой полицейский. С довольным видом он отрапортовал, что ему удалось переговорить с Мари. Затем он продолжил:
– Фру Берг сообщила, что три года назад антикварную лавку выкупил некто по фамилии Фраццен. С двумя «ц». Имени она не знает.
Не поднимая глаз, слабым, чуть хриплым голосом Мод проговорила:
– А что он… что было в сумке?
– Два серебряных канделябра. Большие и тяжелые. Еще хьюмидор и кубок, тоже серебряные, – ответила комиссар Хюсс.
Мод кивнула, словно получив подтверждение каким-то своим догадкам.
– Серебряные канделябры маме с папой подарили на свадьбу. Они всегда стояли в комнате отца, в специальной витрине. Мы доставали их только по большим праздникам, когда накрывался стол в большом зале… то есть… я хочу сказать…
На мгновение Мод показалась мне совершенно растерянной. Потом она снова закрыла лицо руками, и раздались всхлипы.
Комиссар Хюсс проводила меня к выходу и поблагодарила за содействие.
Мари так и стояла там, где я ее покинул.
– Вероятно, теперь ты уже не захочешь плыть на шхеры? – спросила она.
– Наоборот, как раз этого я и хочу. Мне просто необходимо выветрить этот запах и попытаться отвлечься, – уверенно ответил я.
Об антикваре по фамилии Фраццен Мари было известно совсем немного. Очевидно, он специализировался на старинных изделиях из золота и серебра. Несколько раз он принимал участие в телевизионной программе, гости которой желали выяснить возраст и стоимость своих изделий.
Вечером я позвонил своему старому другу, инспектору уголовной полиции Торену. Ему недавно исполнилось девяносто шесть. Несмотря на то, что тело его сделалось хрупким, его ум оставался кристально ясным. Я поведал ему о потрясениях прошедшего утра, стараясь передать все настолько полно, насколько мог. В числе прочего упомянул я и картину, которая украшала стену в комнате, где произошло убийство.
– Ты в самом деле уверен, что это подлинный Андерс Цорн? – с сомнением в голосе прокричал он мне в ухо.
Он кричит, когда говорит с кем-то по телефону, потому что со слухом у него неважно. Мне это совершенно не мешает, потому что я сам немного тугоух.
– В самом деле. Ты же знаешь, я всегда интересовался искусством. Холст, масло. Две молодые и, разумеется, обнаженные женщины прыгают в воду со скалы. Удобный формат, примерно шестьдесят на сорок сантиметров.
Нильс долго молчал.
– И сколько она может стоить сейчас, если это подлинник? – наконец спросил он.
Прежде чем ответить, я набрал в грудь побольше воздуха.
– Я посмотрел актуальные расценки у Буковски. Картина такого формата потянет примерно на десять миллионов крон.
Последовавшая за этим тишина была долгой и наводила на размышления. Потом Нильс откашлялся и снова заговорил:
– Все двери были заперты на несколько замков. Строительные леса покрывают весь дом, да еще эти декоративные полотнища. С оконной рамы в комнате, где произошло убийство, сняты ручки. Получается, антиквар взобрался по лесам и проник через окно. Тогда встает вопрос, каким образом он ухитрился снять ручки. Обычно домушники разбивают стекло, чтобы просунуть внутрь руку и открыть раму, – констатировал Нильс.
– Верно. Но Мод не может сказать точно, заходила ли она в комнату и открывала ли окно, вернувшись после месячного отдыха в Хорватии. Она еще несла какую-то чушь про то, что могла открыть окно еще до отъезда, что едва ли может быть правдой. В июле было много дождей, но паркет под окном не пострадал. Окно не могло простоять открытым так долго.
После этих слов вновь воцарилась тишина, а затем Нильс опять заговорил:
– Когда, ты говоришь, были смонтированы строительные леса и декоративные полотнища?
– Почти две недели
