конверт с деньгами и поминай как звали. А я буду плакать несколько недель и тосковать по другу, которого очень полюбила и научила давать лапу. Но взрослые меня не поймут и в качестве утешения… купят очередную золотую рыбку с выпученными глазами, которую спустя несколько недель я с почестями похороню, слив три раза воду в унитазе. И нечего здесь много говорить. Рыба – не собака. Это факт.
Задумайтесь все! И женщины, и мужчины. Как быстро вы забываете, что тоже были детьми! Что так же, как и мы, хотели собаку! Кто же слепил человека таким?
Конечно, есть Вик. Еще есть Рада и Челси – две пуделихи. Но это собаки бабушки Розы. Они повсюду ходят за ней хвостиком. Когда она в туалете, они сидят под дверью и ждут. Когда она уезжает, они переживают и дежурят у калитки. Еще они ей лижут раны на ногах. Больше никому, только ей. Когда мы с бабушкой сидим на покрывале под нашим высоким орехом, они укладываются рядом и принимаются за лечение.
– У собак лечебная слюна, – говорит бабушка Роза.
– Бабушка, у меня болит ножка, пусть Радочка меня полечит.
Бабушка просит Радочку, я прошу Радочку, а Радочка не понимает, чего от нее хотят. А Хавер, мой Гаврик – щенок, которого недавно отдали, – лечил мне ногу. Еще он любил лечить мне лицо. Я смеялась и тоже целовала его мокрый, всегда в песке нос.
Гаврик, Гаврик… Мне тебя очень не хватает. Друг.
– Фрося, ты должна читать!
– Не хочу!
– Фрося, ты же девочка! Ты должна много читать!
– Не буду!
– Хочешь быть кондуктором в трамвае, когда вырастешь?!
Дедушка Янкель бегает за мной по двору, держа в руках очередной трактат.
– Роза, ну повлияй! Ну скажи! Петя, Белла, ну выто почему молчите!?
Прячусь от него в туалете.
– Фрося, Фросечка, ну почитай книжечку…
Я засыпаю на стульчаке унитаза, когда просыпаюсь, дедушка все еще у двери.
– …Фросечка, ну хотя бы одну страничку.
Мне кажется, без книги дедушку Янкеля я еще никогда не видела. После окончания университета он открыл свой психологический кабинет и занялся частной практикой. Дедушке было близко гуманистическое направление Альфреда Адлера, следующим его увлечением стал Карл Юнг и его коллективное бессознательное, а когда дедушке было сорок пять, он увлекся психоанализом и целых тридцать лет оставался самым преданным последователем Зигмунда Фройда. Именно Фройда! Когда говорили «Фрейд», он весь съеживался, корчил злую гримасу и говорил плохое слово, но я не знаю этого слова, потому что каждый раз по несчастному стечению обстоятельств либо поверх дедушкиного рта оказывалась чья-то ладонь, либо в моих ушах оказывались чьи-то пальцы.
Кушетка, которая стояла у него в кабинете, теперь стоит в гостиной. Он никому не разрешает на нее ложиться. По ночам, когда все спят, он садится в кресло-качалку, напротив кушетки, смотрит на нее, думает о чем-то и улыбается. Вот бы залезть в его голову…
– Фрося, ты что там, уснула? – стучит в дверь бабушка Роза.
– Я какаю.
– Целый час?! Какерманша. Смотри, чтоб шишки у тебя там не выросли.
Бабушка Роза часто называет меня какерманшей, потому что я подолгу сижу в туалете и расходую много туалетной бумаги.
А в шестьдесят лет дедушка ушел от пациентов к Богу.
– Эти инфантильные нытики у меня уже в печенках сидят! – сказал дедушка. – Э, Розочка, ты не помнишь, я обрезан?
С тех пор на его шее появилась Маген Давид, заповедей стало – как зерен в гранате – шестьсот тринадцать, и к нам зачастили бородатые мужчины с пейсами. Они вместе с дедушкой закрываются в кабинете, где могут целыми днями читать Тору и о чем-то громко спорить. Дедушка часто вылавливает меня, сажает рядом за стол, и я оказываюсь в клетке религиозных диспутов. Как правило, в такие дни по ночам я не сплю, потому что высыпаюсь на этих встречах. Немедля, сразу же после их ухода, бабушка Роза берет пылесос и принимается убирать там, где ступали ноги этих людей.
– Роза, в чем дело? Каждый раз одно и то же! Неужто обсессивно-компульсивное расстройство?! – сокрушается дед, вспоминая что-то из психиатрии.
Дедушка не понимает, а я понимаю. Дедушка не замечает, а я замечаю. Приход этих людей каждый раз как приход первого снега. Из их волос, не переставая ни на минуту, сыплется перхоть. На стол, на пол, на ковер. На все! Даже в куриный бульон, которым их угощает бабушка Геня, тоже крошится перхоть.
– Фрося, садись возле меня. Я расскажу тебе, как Моисей выводил евреев из Египта.
– Деда, это про то, как море расступилось, и про манну небесную?!
– Тогда про десять казней египетских.
– Это там, где нашествие саранчи, лягушек?!
Дедушка нервно листает Тору.
– Расскажи мне лучше про рождение маленького Иисуса, – прошу его я.
Дедушка фыркает и выходит из комнаты.
– Роза, с этим ассимилированным ребенком нужно что-то делать!
Ну вот. Опять дедушка ругается. А я что? Я – ничего.
Иду в туалет. Что это??? В туалете появились полки, на полках книги. Кто-то стучит в дверь.
– Фросечка, чтобы время попусту не терять, сиди – читай. Рекомендую начать с нижней полки.
Дедушка, довольный, идет в сарай, чтобы положить на место молоток и банку с гвоздями.
Вы не поверите, но я таки полюбила книжки. Потому что зачастую книжки интереснее людей. Они расскажут, покажут, научат большему, а самое главное – их нескончаемый поток мыслей и слов можно прекратить тогда, когда ты сам этого захочешь, лишь закрыв надоевшую тебе страницу. Люди – неплохие существа, но в общении с ними нужна мера. У каждого мера своя. Моя – она такая ограниченная!
Kвартира учителя музыки. Гостиная. День. Суббота
Белла и Фрося сидят на диване. Перед ними стоит Кощей (Александр Ильич, 73 года). Молчат. Белле неловко
за Фросю: она сидит, сгорбившись, и колупается в носу.
Белла слегка ударяет Фросю ногой по ноге.
Фрося
(отчаявшись)
Я ненавижу вашу музыку!
Белла обмахивает себя платком, нервно поправляет челку. Кощей молча кивает головой.
Фрося
Да! И если бы взрослые не прятали от меня спички, я б уже давно сожгла это чертово пианино!
Белла
Фрося!!! Александр Ильич, простите…
Кощей
Белла, не оставите ли вы нас с Фросей наедине?
Белла
Александр Ильич…
Кощей
Беллочка, на улице чудная погода.
На час, не больше…
Белла неуверенно встает, Кощей за локоток ведет ее к двери. Фрося бросается к маме, хватается за нее.
Фрося
Мамочка, я
