Как только Малышка смогла подняться с постели - это произошло в безветренный летний день, скорее к вечеру, - она оделась и решила выйти на улицу. На пороге ее догнала мать.
- Не ходи туда, - сказала мать. - Там все закончилось. Ничто не вечно.
"Какая у меня умная мать... - подумала Малышка. - Матери всегда умнее, потому что продвинулись в своем путешествии дальше на целую жизнь... Ничто не вечно..."
И все-таки Малышка сказала:
- Я скоро вернусь.
Она вышла на улицу и пошла в знакомую сторону.
Обычно, подходя к Театру, Малышка еще издали за старым сквером могла разглядеть его высоко взлетающий купол, и теперь, когда на этом месте в пустом небе она увидела лишь сиротливые кроны старых деревьев, сердце ее замерло... Она остановилась и стала ждать, когда сердце ее переживет первый испуг и опять тронется в путь. "Тук-тук-тук..." - услышала Малышка и пошла дальше. Она прошла по аллее, пересекающей сквер, в самый ее конец и села на скамейку прямо напротив развалин...
Печальное это зрелище - развалины Театра, а торчащие из-под обломков куски декораций и лоскуты разноцветных тканей, обломки поддельных зеркал и позолоченные куски фанеры только усиливали скорбь. Немногочисленные посетители ушли из сквера еще до захода солнца, и Малышка осталась одна в густеющих сумерках. Вдруг по развалинам быстро пронеслась какая-то гибкая, ловкая тень и исчезла в кустах. Через какое-то время она появилась снова, впереди нее летела горящая искра. "Сигарета", - подумала Малышка и громко сказала:
- Василий Петрович!
Тень остановилась и напряглась.
- Василий Петрович Мокроусов! - сказала Малышка.
Горящая искра вспыхнула особенно ярко и тут же потухла. В следующее мгновение Василий Петрович Мокроусов, выбросив сигарету, уже стоял рядом с ней.
- Боже! - сказал Василий Петрович Мокроусов. - Как я рад!
- Я тоже... - сказала Малышка.
- Как я рад! Как я рад! - повторял Василий Петрович, сжимая руку Малышки своими длинными, тонкими, нервными пальцами. - Счастлив!
- Я тоже... - сказала Малышка.
Между тем уже стемнело, подуло холодом, и Малышка зябко повела плечами.
- Вы замерзли! - растроганно сказал Василий Петрович Мокроусов. - Хотите чайку?
-Хочу! - сказала Малышка.
И Василий Петрович Мокроусов повел ее по груде щебня, между торчащими остовами стен по одному ему известной тропе. Потом он поднял кусок жести, сдвинул какую-то фанеру, и там оказался ход, ведущий в недра развалин. По приставной лестнице они долго спускались куда-то вниз, пока не оказались в уже знакомой Малышке уютной пещере между декорациями. Несмотря на катастрофу, постигшую Театр, она не пострадала.
Вокруг электроплитки с кипящим на ней эмалированным чайником собралась прежняя компания - Меченосцев-Ванюшкин, Паша Темирязев, Ф. Губерманц и актриса Васечкина, но было еще одно лицо, присутствие которого в этой компании очень удивило Малышку. Между Ф. Губерманцем и актрисой Васечкиной сидела Прима. Эта седая, прозрачная, надменная старуха по-прежнему ровно и вызывающе держала спину, но на лице ее застыло выражение душераздирающей скорби, по выразительности сравнимое разве что с масками древнегреческой трагедии. Несколько дней назад она потеряла последнего своего шпица, Ричарда Двенадцатого, - самого благородного, самого честного, самого умного и преданного из всех, бывших до него. Похоронили его за декорациями, изображающими сад, под большим розовым кустом.
- Хороший был пес, - со всей ответственностью сообщил Малышке Меченосцев-Ванюшкин.
- О! - сказал Ф. Губерманц.
- Хорошенький, - вздохнула актриса Васечкина.
- Верный! Верный! - вскричал Паша Темирязев и заплакал.
Тем временем Василий Петрович Мокроусов вынул из кармана пакет и высыпал его содержимое на расстеленную газету - это были побывавшие в употреблении сигареты, табачный секонд-хенд, а попросту - "бычки". Он ловко раскрошил эти самые "бычки", бережно отделяя табак от фильтра, а потом, пользуясь все той же газетой, своими тонкими, длинными, нервными пальцами стал ловко скручивать так называемые "козьи ножки". При распределении "козьих ножек" возникли небольшие конфликты, быстро улаженные дипломатичным Василием Петровичем. Свою долю Малышка разделила между Меченосцевым-Ванюшкиным (у него была большая, чем у других, масса тела, требовавшая, по ее мнению, и больше табаку) и Примой, которая за последние дни много пережила. В благодарность надменная Прима даже отвела Малышку к картонному розовому кусту, под которым был похоронен шпиц. И добрую томительную минуту Малышка провела в молчании, выражая солидарность ее горю. Минута эта, казалось, никогда не кончится, и Малышка о многом успела подумать и многое вспомнить. Она вспомнила даже того ужасного шпица, который так напугал и даже укусил ее много лет назад... Впрочем, лежащий под розовым кустом не имел к нему никакого отношения, и сочувствие Малышки было искренним.
Потом в честь встречи с Малышкой пустили по кругу знаменитое пойло, ставшее со временем только крепче. А Меченосцев-Ванюшкин торжественно заварил чай, способом, который, казалось, скрывал даже от самого себя.
- Отлично! Отлично! - повторял Ф. Губерманц, прихлебывая чай.
- Просто замечательно! - вторила ему актриса Васечкина.
А Паша Темирязев, выпив две кружки чая и затянувшись "козьей ножкой", с глубоким чувством сказал:
- Куда нам отсюда идти? Это наш дом.
И тут впервые подала голос Прима, она сказала тихим, но трагическим шепотом:
- Я останусь с Ричардом...
Волосы на голове у Малышки чуть заметно зашевелились. "Да, - подумала она. - Конечно, Прима была выдающейся трагической актрисой..."
- Мне пора... - сказала Малышка и встала.
Актеры заволновались и гурьбой пошли провожать ее к приставной лестнице. Они так старались помочь ей, что лестница чуть не упала и не накрыла собой всех, а Малышка даже порвала юбку. И еще долго она слышала за спиной их прощальные голоса.
Выбраться из пещерки оказалось гораздо сложнее, чем до нее добраться. А наверху, среди развалин, засыпанных щебнем, Малышка не знала, куда и ступить. Было уже светло, в сквере появились первые посетители, и Малышка поняла, что наступило утро следующего дня, а значит, в пещерке она провела всю ночь. Василий Петрович Мокроусов бледной, дрожащей тенью шел впереди, показывая дорогу, и все прикрывал глаза рукой. Он несколько раз спотыкался, каждый раз извиняясь, а один раз чуть не растянулся плашмя.
- Простите Бога ради, - в который раз сказал ей Василий Петрович Мокроусов. - Виноват! Ведь я выхожу только когда стемнеет...
На прощанье он поцеловал ей руку и исчез среди развалин.
Малышка раздумывала недолго. Две остановки она проехала на троллейбусе, а остальной путь прошла пешком. Перед огромным зданием Холдинга она даже зажмурилась - так ослепительно сияли его чистейшим образом вымытые окна. "Ого! - подумала Малышка. - Судя по окнам, дела там идут совсем неплохо".
В вестибюле на нее набросилось сразу несколько человек.
- Я к Майору, - сказала Малышка. - Я из Театра!
- Из какого Театра? - спросили Малышку. - Есть театр на стадионе, театр при казино и театр-варьете "Двадцать пять веселых птичек".
- Я из настоящего Театра, - сказала Малышка.
И ей ответили:
- Такого нет!
На Малышку смотрели с возмущением и большой подозрительностью, более того, ее чуть не арестовали и арестовали бы наверняка, если бы неизвестно откуда взявшийся Фадеев не закричал:
- Она со мной!
Он схватил ее за руку и потащил куда-то в сторону по коридору, затолкал в один из кабинетов, плотно затворил за собой дверь и даже запер на ключ.
- Что тебе здесь надо? - спросил Фадеев и посмотрел на Малышку недовольно и с упреком.
Малышка вырвала руку, прошла по кабинету и села в мягкое кресло. Здесь было неплохо, совсем неплохо, очень даже неплохо... Фадеев стоял напротив, и выражение недовольства и упрека все не сходило с его лица. Он был прекрасно одет и даже немного похудел, но глаза его все время бегали - с одной точки на другую, с одного предмета на другой, то он смотрел на нос Малышки, то на ее колено, то на локоть, то на угол кресла, то куда-то "за" - и все это, конечно же, выдавало его постоянное внутреннее беспокойство.
- Ну? - сказал Фадеев. И повторил: - Ну?
Фадеев отлично знал, что если Малышка не захочет, из нее не вытянешь и слова, поэтому он отступил, открыл дверцу бара и вытащил бутылку прекрасного французского коньяка. Он плеснул себе и Малышке в пузатые бокалы и выложил на маленький столик швейцарский шоколад и бельгийское печенье.
- Похоже, ты неплохо устроился, - сказала Малышка.
- Не жалуюсь, - сказал Фадеев. - Презентации, юбилеи, то-се в ресторанах, на стадионах, что закажут... Часто приглашает Анжела Босячная, у нее варьете "Двадцать пять веселых птичек".
- А как у остальных? - спросила Малышка.
- Тоже ничего, - сказал Фадеев. - Только Шнип-маленький, говорят, стал сдавать.
