Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом

— Сохрани господи! — встрепенулся Созонов и бережно спрятал книгу за пазуху. — Да будет над вами благодать божия!

Он стал торопливо прощаться. И Ельников и Светлов несколько раз крепко пожали ему руку, прося не забывать их и заглядывать к ним почаще. Созонов ушел, по-прежнему низко кланяясь.

— Вот она, жизнь-то наша, что производит! — весь взволнованный проговорил Ельников, едва затворилась дверь за Созоновым. — Счастье, брат, наше с тобой, что мы вовремя выкарабкались отсюда; ведь это душу рвет на части… Проклятая!.. — затрясся он, весь побледнев.

— Ты успокойся, — сказал Светлов, — тебе это вредно.

— Вредно!.. А не вредно мне каждый день задыхаться от злости, зная, что подобные явления встречаются у нас на каждом шагу? уж лучше, брат, пластом растянуться! — горячо заметил Анемподист Михайлыч и в изнеможении опустился на диван.

Светлов молчал. Он сам чувствовал то же самое.

— И ничего ведь не поделаешь против таких явлений; ходишь смиренно, как какая-нибудь собака с ошпаренным хвостом! — продолжал Ельников, судорожно сжимая кулаки. — Тьфу ты! — плюнул он озлобленно.

— Вот потому-то мыслящим людям, как ты, и надо беречь себя, — сказал успокоительно Светлов,

— Много мы с тобой намыслим! — саркастически улыбнулся Ельников.

— Скажи, пожалуйста, — спросил Александр Васильич, — ты расспрашивал Созонова? знаешь, как это все с ним случилось? Ведь не ни с того же ни с сего…

— Черт, брат, знает как. Нас просто, кажется, с самой утробы матерней уродуют. Он и прежде был немного меланхоликом, тосковал по родине, даже учиться одно время из-за этого перестал. Пороть, разумеется, стали… ну, и выпороли из человека весь здравый смысл. Эх, и говорить-то не хочется! — ответил сквозь зубы Анемподист Михайлыч.

— Он ведь классом ниже нас шел, так что я лично-то мало его знаю, а только слышал о нем многое, особенно от тебя; вы с ним ведь пансионеры были, так виделись каждый день, — сказал Светлов, помолчав.

— Ты не поверишь, когда он в первый раз пришел ко мне сюда, я просто голову потерял. Этакая светлая голова пропала! Тут, разумеется, причин много было, только я теперь не в состоянии рассказывать… Это меня просто бесит, рвет… понимаешь? — рвет! — проговорил Ельников, с кашлем приподнимаясь на диване.

— На меланхоликов, брат, всегда плоха надежда.

— Да ведь и меланхолию можно направить в хорошую сторону, а тут черт знает что такое вышло! — снова закашлялся Анемподист Михайлыч.

— Видишь ли, душа моя… — начал было Светлов, но стук подъехавшего экипажа остановил его.

Ельников встал и заглянул в окошко.

— «Крыса», — сказал он лаконически.

Минуту спустя в переднюю весело и шумно вошел доктор Евгений Петрович Любимов, именовавшийся некогда в гимназии попросту «крысой».

— Вот потеха-то! — чуть не упал на крыльце… — слышался еще оттуда его звонкий голос, говоривший, вероятно, с хозяйкой квартиры Ельникова.

В комнату Любимов почти вбежал; но, встретив там новое лицо, он на минуту остановился, пристально взглянул на Светлова, мгновенно просиял весь и кинулся к нему со всех ног.

— Чучело чучелейший!.. Ты как? Вот потеха-то! Здравствуй! Здравствуй! Вот не ожидал-то! Когда ты приехал? а? Вот чудо-то! — весело и запыхавшись, говорил он, принимаясь несколько раз обнимать Александра Васильича.

— Да ты хоть со мной-то поздоровайся, — смеясь сказал ему Ельников.

— Эка черт! Тут, брат, не до тебя покуда, — расхохотался Любимов. — Нет, чучелейший-то… а? Каков? — продолжал он, наскоро пожав руку Ельникова и снова обращаясь к Светлову.

— Как была «крыса», так «крысой» и осталась, — засмеялся Александр Васильич, обрадованный не меньше Любимова.

Здесь кстати будет сказать, что Светлов еще на школьной скамье получил от него прозвище «чучело» за свою странную привычку делать все по-своему, не как другие — «в свой нос», как выражалась на тот же счет Ирина Васильевна.

Любимов обыкновенно варьировал это прозвище на всевозможные лады, то называя Светлова просто «чучелом», то «чучелейшим», то «чучелизмусом». Он и теперь успел повторить их несколько раз.

Приятели все трое от души смеялись.

— Вот что, господа, — сказал Ельников, когда Евгений Петрович успел уж надавать Светлову сотню торопливых вопросов, — мы ведь, конечно, обедаем все вместе; а так как я сам хозяйства не держу и обедаю в гостинице, то приглашаю и вас туда же…

— Et cetera, et cetera… И так далее, и так далее… (лат.).[4] — перебил со смехом Любимов. — Нет, постой, Ельников; право угощать принадлежит сегодня, по старшинству, мне: я раньше вас обоих ориентировался на этой почве, — заключил он, весело потирая руки.

— А по-моему, господа, по-студенчески: у кого сколько хватит, тот столько и заплатит, — вмешался Светлов.

— Экой чучелизмус-то хитрый какой! — навострился: у меня полтораста рублей теперь в кармане, — сказал Любимов, скорчив преуморительную гримасу, живо напомнившую приятелям прежнего «крысу».

Все дружно захохотали:

— Что тут толковать долго, — заметил Ельников, — грядем!

— Постойте, господа, на минутку; у меня к вам просьба есть… — сказал Светлов.

— Разумеется! Чучеле только покажи деньги, у него сейчас явится просьба, — шутил Любимов.

— Не угадал на этот раз, — заметил ему, улыбаясь, Александр Васильич. — Дело вот какого рода, братцы: встретил я сегодня одну бедствующую семью, так надо помочь ей, но так, чтоб она не знала, что ей помогают. Я вот что придумал — написать ей письмо от неизвестного лица: был, мол, столько-то должен вашему покойному мужу, да забывал отдать, а теперь присылаю. Мне самому писать нельзя: догадаются по почерку, от кого, — так не напишет ли кто-нибудь из вас?

— Еще бы! Давай, Ельников, перо и бумагу, — засуетился Любимов. — Постой, сколько же ты думаешь ей послать? — спросил он у Светлова.

— Десять рублей: у нее семья большая — ужасно бедствуют… — сказал Александр Васильич.

— Стало быть, с моими — двадцать будет? — спросил Любимов, запуская руку в правый карман брюк.

— Как с твоими?

— А вот как, изволишь видеть, — рассмеялся Евгений Петрович, вынув из кармана толстую пачку денег, и подал Светлову красненькую ассигнацию.

— Пять-то рублей и у меня найдется для круглого счету, — заметил сурово-добродушно Ельников. Он порылся у себя в бумажнике и достал оттуда пятирублевый билет.

Светлов крепко пожал руку товарищам.

— Это за них и от меня за участие. Спасибо вам! — сказал он, чрезвычайно растроганный.

— Ладно, на здоровье, — проворчал взволнованно Ельников. — Садись, Евгений, и пиши, — обратился он к Любимову, ставя перед ним чернильницу.

После общего краткого совещания Любимов написал следующее:

«Милостивая государыня,

Агния Васильевна!

Премного извиняюсь, что, будучи совершенно незнаком вам лично, беспокою вас настоящим письмом. Я имел кое-какие расчеты с вашим покойным мужем и остался по ним должен ему двадцать пять рублей. Долг этот, извините, совсем вышел у меня из головы, и только на днях, по возвращении в город, я вспомнил о нем, узнав случайно о кончине вашего супруга. Позвольте мне теперь с благодарностью возвратить вам эти деньги и примите уверение, что я вполне оцениваю вашу потерю, зная вашего покойного мужа с самой лучшей стороны.

Всегда готовый к вашим услугам…»

— Постой, — сказал Светлов, прерывая на этом месте Евгения Петровича, — подпишись так, чтоб ничего нельзя было разобрать.

— Знаю, — ответил Любимов и так расчеркнулся, что и сам не прочел бы, что написал.

Письмо с деньгами вложили в конверт, запечатали и надписали адрес.

— Теперь, чучелейший, изволишь видеть, мы отправим с этим письмом моего кучера. Где они живут? Я сейчас распоряжусь, — сказал Любимов.

Светлов стал объяснять, как умел.

— Чувствую, — перебил его Любимов и вышел.

— Да смотри, чтоб кучер не проболтался как-нибудь! — закричал ему вдогонку Светлов.

— Ах, чучело, каналья! еще и учит! — весело послышалось в ответ из передней.

— Вот кстати вспомнил, — сказал вдруг Ельников Светлову, отыскивая фуражку, — ты ведь уроки хочешь давать?

— Да, а что?

— Стоит только сказать Любимову: у него чертова пропасть знакомых.

— В самом деле, — сказал Светлов,

— У него, брат, это духом обделается.

— Так «крысу» за хво-о-ст! — рассмеялся Александр Васильич.

— Кого это за хвост? Меня? — послышался у двери громкий, смеющийся голос Любимова, а вслед за тем явился и сам он.

Приятели объяснили ему, в чем дело.

— Разумеется, обработаю; хоть завтра же, — сказал, выслушав их, Любимов. — Вот чучел-то он поразведет тут! — расхохотался Евгений Петрович.

Товарищи взяли извозчика и поехали обедать.