— Вот! Пожалуйста! — прервал его наблюдения губернатор, ловко ставя перед ним поднос с несколькими блюдечками, на которых было налито что-то желто-красное, темно-красное, буро-черное.
— Пробуйте!
Пахчану было неловко, что он сидит, а губернатор стоит, как бы прислуживая ему, и он сделал движение встать с кресла.
Мягкая рука губернатора довольно сильно налегла ему на плечо, и то же слово раздалось опять почти уже в тоне приказа:
— Пробуйте!
И сейчас же губернатор сорвался с места, добежал до буфета и вернулся, сияя.
— Ложечку забыл! Ну?
Пахчан взял ложечку, зачерпнул немного и попробовал.
— Ну? — не терпелось губернатору.
— Вкусно! — сказал Пахчан, проглатывая липкое, приторное варенье.
— Я знаю, что вкусно! — захохотал губернатор. — Вы скажите, что это?
У Пахчана дернулась раненая губа, обнажая десны. Нужно немедленно получить приказ о передаче дома. А тут изволь узнавать, из чего сварено варенье. Резкая фраза была готова сорваться с губ Пахчана, но, взглянув на детски любопытствующее лицо губернатора, он решил переменить тактику.
— Сейчас скажу.
Пахчан поднес блюдечко к губам и ложкой сдвинул все, что на нем было, себе в рот. С трудом проглотив, он взялся за второе.
— Нет! — отрезал губернатор. — Сначала скажите!
— Яблоки!
— Нет!
— Груша!
— Нет!
— Слива! Айва! Дыня! Абрикос! Персик!
— Нет! Нет! Нет!
При каждом восклицании губернатор заливался гортанным коротким смешком, и щеки его колыхались от удовольствия. Насмеявшись вдоволь, он объявил:
— Свекла! Да! Да! Никто не может узнать!
И, закинув руки за спину, зашагал вокруг стола.
— Обычное деление плодов земных на фрукты, овощи и корнеплоды не выдерживает ни малейшей критики. Всякий плод может быть приготовлен в трояком виде.
Губернатор поднял три пальца:
— В трояком! А именно: в сушеном, вареном и маринованном. Результат зависит от ингредиента. Солнце! Сахар! Уксус! Поняли?
— Понял! — сказал Пахчан, вытирая губы. Он уже опустошил все блюдца.
— Что же вы сделали? — с отчаяньем воскликнул губернатор. — Если б вы знали, что вы съели! Шкурки зеленого миндаля. Тыквенные корки! Скорлупа молодых орехов! Если бы вы знали! Мой принцип — никаких отбросов!
Пахчан встал.
— Сидите, сидите! Впрочем, можем пройти в кабинет. Покурим и поговорим о деле. У меня собственный табак.
Кабинет мало отличался от столовой. Половину пола его занимали циновки с уже высушенными фруктами. На столе, среди вороха бумаги, стояли баночки с нежными ростками, пускавшими бледные нитки корешков в позеленевшую воду. Виноградные черенки лежали на груде нераспечатанных газет. Какая-то брошюра, испещренная поправками, покрывала глубокую тарелку с замоченными в ней косточками.
— Вот, — сказал губернатор, опускаясь в кресло и предлагая сесть рядом Пахчану, — вот мой многолетний труд.
Он снял брошюру с тарелки и прочитал заголовок:
«Воспоминания администратора. Опыт исследования принципов управления инородцами». Петроград. 1914. На правах рукописи.
Перелистав пожелтевшие на солнце страницы, он начал читать:
«До сих пор в администрации недостаточно применялись выводы исследований в областях биологии, социологии, психологии и этнографии. А между тем все эти науки тесно связаны между собой, имеют непосредственную связь с администрацией»!
Он поднял голубые, чистые глаза на Пахчана:
— Разве это не правда?
Пахчан, за минуту до этого готовый вспороть его кругленькое брюшко своим кинжалом, был обезоружен.
— Правда! — сказал он.
— Губернатор должен быть воспитателем инородцев, — продолжал губернатор, откладывая брошюру, — должен быть их ближним! Я должен постоянно иметь перед глазами народный идеал вверенных мне инородцев! Согласны? Вот теперь я изучаю народный идеал вверенных мне несчастных армян.
Голос его задрожал. Он даже всхлипнул.
«Про что это он? — подумал Пахчан. — Про армян? Почему же они инородцы? Почему дети, которые сейчас в своем родном доме толпятся у закрытых ворот, — инородцы? Э! Пусть будут инородцами, только бы выжить».
— Вы совершенно правы, ваше превосходительство, — сказал Пахчан. — Народный идеал достоин уважения и изучения. Наш народный идеал требует любви к детям. Вы не можете не любить наших детей! Они сейчас стоят у закрытых ворот дома, где они живут. Они измучены дорогой. Они голодны. Напишите приказ, чтобы они могли войти в дом. Это единственный дом, в котором можно разместить несколько сот детей.
— Приказ? Сейчас же напишу!
Губернатор забегал руками по столу, выискивая перо, чернила и бланк.
Один из пузырьков с ростками опрокинулся. Губернатор тревожно схватил его в руки, и тотчас лицо его озарилось блаженной улыбкой.
— Цел, — прошептал он, — понюхайте! Слышите запах горечи. Это редчайший сорт миндаля. Не больше чем через десять лет этот росток будет давать плоды!
— Приказ! — напомнил Пахчан.
— Да, да! Сейчас напишу.
Изящным почерком губернатор стал писать. Пахчан посмотрел в окно. Безмятежный сад упивался солнцем. В пестрой сетке светотени кое-где сверкали крупные осенние яблоки и персики. На минуту Пахчану показалось, что Ван цел, что развалины — бред, что всюду в Ване стоят такие же, вдоволь напоенные водой арыков сады, как у дома Пахчана…
Он заскрипел зубами, едва сдерживая стон.
Губернатор вскинул на него глаза и продолжал писать.
— Простите… ваша фамилия? — опять оторвался он.
— Пахчан.
— Должность?
— Я нахожусь в распоряжении особоуполномоченного по устройству беженцев. Моя цель — собрать и спасти детей. Я здешний, ванский житель. У меня все родные погибли, кроме… кроме… Впрочем, я сейчас не об этом. Я только о детях.
— У вас есть план? Приюты? Транспорт?
— Я отвожу детей на север. В Игдырь. Оттуда их направляют на Кавказ. Хуже всего с транспортом. Его сейчас налаживает мой друг Вагаршак. Но важней всего сейчас впустить детей в дом, чтобы не оставить их на ночь на улице, дать отдохнуть им!
— Да, да! У вас широкие замыслы.
Губернатор отложил перо и откинулся в кресле.
— Знаете, что я предложу вам? Я уже сказал: мой принцип — никаких отбросов! Город в развалинах. Но вы думаете, что в этих развалинах ничего нельзя найти?
— Женщины собирают там обгорелые зерна.
— Это очень разумно. Но там и еще кое-что можно собрать. Я уже давно об этом думаю. Там знаете что есть?
Он хитро улыбнулся, восхищаясь своим замыслом.
— Тряпье! Да, да! Среди развалин много тряпья. Его надо утилизировать! Собрать! Прополоскать! Выварить! Размельчить! Изготовить массу! Чувствуете идею?
— Нет! — откровенно признался Пахчан.
— Это оттого, что вы не хозяйственник. Слушайте! Если здесь построить бумажный завод, он будет обеспечен сырьем на целый год! Больше! На два года! Вы смотрите, на чем писать приходится!
Он помахал перед Пахчаном обрывком бумаги, на котором писал долгожданный, так необходимый Пахчану приказ.
— К сбору сырья вы отлично можете приспособить детей. Поняли? Займитесь этим делом.
— Это хорошо, — согласился Пахчан, чтобы не затягивать дело спорами, — но сейчас нужно дать детям ночлег.
— Ах, да! — оторвался губернатор от грез о бумажном заводе, — сейчас, сейчас!
Он наклонился над листком, но в это время на улице послышался топот, губернатор оторвался от кресла, заглянул в окно и бросился из комнаты.
Пахчан в отчаянье рванул на себе пояс.
До его слуха долетело щелканье дверного замка, потом восклицания, шаги: губернатор ввел кого-то в соседнюю комнату. Там сейчас же начался громкий разговор.
«Неужели он опять будет угощать вареньем?» — с ужасом подумал Пахчан.
Но в столовой только начало разговора было сладким.
— Ваше превосходительство! Прошу вас, присядьте! — картавил губернатор.
В ответ раздавался сытый голос:
— Благодарю вас, ваше превосходительство. Я по срочному делу. Я закончил ревизию вашей канцелярии. Вопрос ясен. Обстановка складывается не в вашу пользу. Среди бумаг никакого приказа об эвакуации Вана не обнаружено. Я установил совершенно точно, что командующий войсками генерал Воронов такого приказа не отдавал.
— Совершенно верно, — уже немного растерянно грассировал губернатор, — такого приказа не было.
— Тогда почему же все население ушло отсюда на север, теряя в пути раненых, больных и убитых? По имеющимся донесениям вся дорога опять пришла в антисанитарное состояние, везде трупы, войскам грозит зараза. Почему ушло население? Если не было приказа, значит, было создано такое настроение, что необходимо уходить.
— Вот именно, — перебил Термен, — они не могли не уйти!
