28 мая
"Сыннок... ты меня обижаешь... я тебе подношу, как брату кровному... Как сыну своему подношу... А ты даже от своего... кровного... не хочешь принять... Тты думаешь, я тебя просто напоить хочу... Чтобы ты напился да извиняться стал... Скверные, значит, у тебя... мысли... если ты так думаешь... Не за что передо мной извиняться... Я ссам, если хочешь... извиниться могу... что в воскресенье ругаться с тобой хотел... Если б не баба, мы бы с тобой поругались... по-хорошему... Она тебя любит, моя баба... Все хочет, чтобы ты ей стихи писал... А от меня, проститутка, стихов не дождется... я уже дураком давно не был... Муж, значит муж... Расписаны - и все, никаких стихов... Прихожу в любое время... Если дает - ебу... Нет - ухожу к ебаной матери... Как будто у меня других блядей нет... Ты думаешь, я с одной ногой - так и блядей не найду... Блядей я всегда найду, еби только, успевай... А тты - э-э-эх! - к бабе моей прилепился, стихи ей пишешь... Ппоэт... девятнадцатого века... Хе-хе-хе... Наверное, любишь, когда она перед тобой заголяется... Все это она хочет, чтобы ее молоденький лизал со всех сторон... Так жопой и завертит... от удовольствия... Да ты не обижайся... Она хорошая баба... Она тебя не обидит... всегда, что надо, поесть сготовит... Ты как сын у нее, на всем готовом, только пои ее больше... Она, когда немножко выпьет, так сама бросается на шею, плачет... Так прямо и ложится под тебя... Э-ох-хо-хо-хо! Люблю я тебя, паренек, так бы вот прямо взял и расцеловал... А? Хе-хе-хе-хе... Поэт! Настоящий поэт!.. Не знаменитый, ну - ничего... ничего... Выпей еще грамм сто... вот уже и знаменитый... Пьяному море, как говорится, по самые пятки... Сейчас вот допью - пойду по блядям... Первым делом - к бабе пойду... Если дойдет дело до того, что выгонять будет... угроблю на месте... В прошлое воскресенье тоже пришел навеселе... Хорошо, что еще успела дверь закрыть... а то было бы дело... я уж сколько раз из-за нее на пятнадцать суток садился... Все ей грозил, проститутке - погоди! отсижу, приду, места мокрого не оставлю... Не все ли равно, за что сидеть... А все жалею... Как посмотрю на нее, что она плачет... сразу жалею..." А. М. 28/V - 57 г.
29 мая
Главное - хранить полнейшее спокойствие и заблудших отвести от самоубийства. Сначала попробовать убедить: нет ничего безвыходного... Если не поможет - напиться, успокоить материально... А "желанный" пояс окропить святой водой...
30 мая
Ммилые вы мои! Да ведь я точно такой же! Помните? - когда похолодало двадцатого марта, ведь и я закрывался рукой от ветра, отворачивался, хотел, чтобы теплее было! А потом прятался под одеяло, согревал руки, и, когда жаловались на холод, говорил, стиснув зубы: "Это хорошо... Мне нравится, когда так... бывает". Говорил совершенно серьезно - и жался к теплому радиатору! Ругался, когда кто-нибудь открывал дверь и озябшим голосом просил папиросу! Теперь немного теплее. И все равно говорят озябшими голосами, вздрагивают у проходной, а на холодные радиаторы смотрят угрюмо, наверное, считают их виноватыми. Мне тоже холодно. Я тоже вздрагиваю. Им не нравится холод. А мне - ...
31 мая
Ну, как это можно лежать в гробу? Так вот просто и лежать? Хоть бы покрыли чем... А то ведь я выдать себя могу. Нечаянно дрогнет рука или... еще что-нибудь. Хорошо это лежать мертвому, ему и не стыдно, что он лежит. Да и рука у него не дрогнет... или еще что-нибудь. А меня вроде как будто на смех положили. Положили и ждут, когда я разоблачу себя... Пошевелюсь или вздохну... И глаза открыть нельзя... Откроешь - а они все стоят и на тебя смотрят... Мертвому, например, все позволяется... Мертвый может и с открытыми глазами лежать. Все равно не увидит никого... Ему кажется, наверное, что и на него никто не смотрит... Потому и не стыдно ему... И закрыть глаза - может... Даже полагается, чтобы мертвый в гробу все время глаза закрывал... "Граждане! Если я посмотрю на вас - вы смеяться не будете?.. А?.." Странно, почему все молчат... Думают, наверное, что я и в самом деле мертвый, а просто из себя строю этакого... разговорчивого... Как будто это очень мне интересно - откидывать перед ними коленца да потешать их... "Граждане! А я все-таки открою! И глядеть на вас буду!.. Вам это даже интересно будет. Мертвый, а глядит... Хи-хи... В платочки будете фыркать. А потом пойдете и будете всем рассказывать: "Мертвый, а глядит..." Ну, а теперь они и подавно будут говорить, что я умер: открыл глаза, а ничего не вижу. Совсем не так, как в темноте. Если в темноте приглядеться, так сначала увидишь просто контуры... А потом и самые лица разглядишь... Узнаешь тех, кого видел раньше... Моргнешь им или лягнешь ногой... А ведь здесь не только контуров - самой темноты... Самой темноты не видно. Бывает, что человек проснулся, открыл глаза - а не видит... Но ведь это во сне так бывает... А ведь я и не думаю спать. Я же знаю, что на меня смотрят... "Граждане! А что, если я на другой бок повернусь?.. И вообще - буду поворачиваться, песни революционные петь, кричать буду?.. Вы ведь тогда отвернетесь?.. Да?" Смеются... Это они, наверное, над "революционными песнями" смеются... Зря я это сказал... Мне даже самому неловко. Нужно им было что-нибудь поумнее сказать, чтобы подумали: "Умный, а ведь в гробу лежит. Стало быть, умер". А ведь это очень трудно. Лежать в гробу, чувствовать, что ты ослеп, - и умное говорить. Это очень трудно. "Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего!.. Граждане! Вы не думайте, что я верую в бородатого бога! Бог всюду сущий и единый!.." Вот, мол, какой я умненький. "А все, что я говорил до сих пор, - вы тому не верьте. Все по незнанию, по недомыслию... Потому что непривычно мне здесь... В воздухе как будто кухонный запах. И смотрят все. Смотрят, а не говорят ничего. Страшно..." Да мне и действительно страшно. "Граждане! Если среди вас есть хоть один слепой - он поймет меня. Я ужасно люблю слепых! Я еще в детстве хотел, чтобы все были слепые, чтобы у всех были сомкнутые веки... А если у кого-нибудь глазное яблоко раздвинет веки, так это считать злокачественной опухолью, помочь ему..." Фу, какую я глупость сказал!.. Я даже чувствую, что начинаю краснеть. Странная у меня привычка! Когда я начинаю краснеть, то краснею все больше и больше. И уже никакой хладнокровностию себя остановить не умею... Хоть бы покрыли чем... А то ведь могут подумать: "Притворщик, мертвые не краснеют". Ну, хоть бы саваном, что ли... "Граждане! Вы бы уж покрыли меня, а то ведь я покраснел... так вы увидеть можете". А под саваном и чихать позволяется. "Так уж лучше не видеть меня... Со святыми упоко-о-ой..."
7 июня
"Матерь Божия!" "Девственница Мария!" "Богородица пресвятая!" "Заступница-матушка!" Триумвиров не нужно! Ниспошли мне, что ниспосылала! Убавь еще немного!
8 июня
Если вас оттесняют на исхоженный тротуар, держитесь правой стороны. Если вы просветляетесь в мыслях - засоряйте свой разум. Если вы чувствуете непреодолимую симпатию к находящейся в пределах земного вещи, уничтожьте ее. Если это деньги - сожгите их. Если это человек - толкните его под трамвай. Если это дама - привяжите ее к стене и вбейте ей клин. Убедите себя, что отвращение - самое естественное отношение к предмету и что на поверхности вашей планеты не должно быть ничего, к чему бы вы чувствовали влечение. Убедите себя, что гораздо благороднее - мыслить представлениями об уже не существующем. Если же стечение обстоятельств отрекомендуется вам Роковым для вас самих и вынудит вас покинуть земное, - уходите спокойно, с ясностью во взоре и в мыслях. Уходя, гасите свет.
9 июня
Наверное, завтра меня свезут в сумасшедший дом... Все равно она ласковая... И у нее красивая грудь... Пшеницына тоже была такая... Обломову нравились локти... Он всегда смотрел на нее... Это помогает...
10 июня
"Э-э-эх, Венька, Венька! Хоть мне и горько признаться, а я в тебя потерял всякую веру. В марте я просто-таки тобой восторгался, ожидал, что из тебя получится чуть ли не великий человек... В апреле как-то равнодушно к тебе относился, но все-таки надежды не терял... А теперь... вообще махнул на тебя рукой... Гиблый ты человек, конченый... Я думал, ты бросишь пить, а оказалось наоборот... Ты еще больше пьешь... Да и обстановка здесь дикая, на тебя влияет... Ты же здесь просто задыхаешься, Венька! И зачем только ты от нас ушел... Вспомни-ка, как было все хорошо... весело... Тебе, наверное, сейчас кажется, что ты выбился куда-то в сторону и остановился на месте, а все остальные живут... им по-прежнему хорошо... А ты все катишься вниз. Не знаю, когда же будет предел. Э-э-эх, Венька, Венька! Сколько раз я тебе говорил, еще и в прошлом году: опомнись, Венька, опомнись! - ты все смеялся. А теперь уже поздно". Валерий С. 10/VI-57 г.
Дневник
11 июня - 16 ноября 1957 г.
Записки психопата. V (окончание)
11 июня
Меня похоронили на Ваганьковском кладбище. И теперь я тщетно пытаюсь припомнить мелодию похоронного марша, которая проводила меня в землю. Иногда мне кажется, будто марша и не было, и сопровождавшие гроб двигались неохотно, поминутно оборачивались, словно ожидали, что откуда-то сзади с минуты на минуту раздадутся рыдающие оркестровые звуки... И не дождавшись, отступали, расходились... Я был слишком мертв, чтобы выражать к этому отношение. Отчего-то думалось, что равнодушие к удаляющемуся гробу было следствием тягостной, непрекращающейся тишины. До сих пор всем им движение времени представлялось как движение вечных, сменяющих друг друга мелодий. А теперь... Тишина словно оглушила сопровождавших. И самому мне казалось, будто гроб остановился вместе с временем. Остановился и тяжестью всеобщей пустоты "захватил" мне дыхание... Стало душно... А сверху на крышку гроба что-то падало... сыпалось через щель между досками... не нарушая тишины... Я словно чувствовал шуршание песка и ритмические удары по кровле моего последнего приюта. И - может быть, это была просто фантазия оглушенного человека, - но скупые и однообразные звуки преображались для меня в дивную мелодию. Может, те, что стояли наверху, не слышали ее, хотя сами и извлекали ее из тишины... но для человека, у которого каждое психологическое состояние сопровождалось и выражалось внутренней музыкой, любое нарушение душной тишины может казаться музыкальным аккордом... тем более, что тишина для него вечна... И у него даже отнята способность вспоминать, хотя воспоминания должны были бы стать единственным его уделом... Несправедливость эта меня не тревожила. Я напрягал свои чувства, вслушивался, словно бы я и не потерял способности вслушиваться во что-нибудь, кроме своей глухоты... Я знал, что это не стук и не шелест песка... а самая удивительная из всех мелодий - тишина... Но я уже ничего не слышал.
