это больше походило на цирковое представление, чем на музыкальный концерт. То он садился за инструмент с мешком на голове, то падал у рояля, притворившись мертвым, то неистово колотил руками и ногами по клавишам, а как-то раз, музицируя у Стеши, и вовсе описал рояль.
Проблема Рудика заключалась в том, что он был шизофреником. По обыкновению он вступал в полемику по любому вопросу, и на все у него было собственное мнение, причем единственно верное. А еще он был монархистом и непонятно, из каких таких соображений, ярым почитателем политического гения нынешнего президента.
– По просьбе спецслужб я подготовил секретный проект по сохранению у власти нашего Сказочного президента, – заявил он. – После небольшой доработки я отправлю его в Конституционный Суд и в ООН.
– Это любопытно…, – с притворной заинтересованностью протянул журналист Сартаев. – А не мог бы ты по-дружески поделиться с нами его деталями?
– В первом варианте я предлагаю короновать человека, фамилию которого нельзя называть из соображений секретности, – затараторил польщенный Рудик, ловко запрыгнув на стул. – Для этого события я уже написал коронационный антем и приложил его клавир к докладу. Если ООН не одобрит мое сочинение, то на этот случай предусмотрен план «Б», согласно которому в Конституцию России вносится изменение о сокращении президентского срока до одного года. На этот срок президентом назначается Медведев, Волков или на крайний случай Зайцев, который в пору своего правления увеличивает президентский срок до десяти лет, и тогда у Солнечного будет целых двадцать лет власти, для страны – процветания, а для народа – счастья.
– Ты хотел сказать у Сказочного, – прервал его Валерий Николаевич, – или на сцене появляется новый персонаж – Солнечный? Это пахнет государственной изменой и заслуживает суровой кары.
Рудик спрыгнул со стула, опустился на четвереньки и, визгливо затявкав, подскочил к Валерию Николаевичу и укусил его за ягодицу. Тот в ответ грозно зарычал и стал наступать на Рудика, имитируя яростное разбрасывание земли лапами. Обескураженный ответной реакцией, на которую он определенно не рассчитывал, Рудик поднялся с пола, отряхнул брюки и удалился в соседнюю комнату, недовольно повторяя: «Дурачок какой-то, вот дурачок».
– Я подозревал, что диктаторов создают сумасшедшие, которые вслед за своими идолами сами лишаются рассудка и при этом звереют, а теперь вот убедился в этом, – саркастически заметил Сартаев.
– Ну зачем так жестко! Рудик вполне имеет право на обожание своего кумира, к тому же весьма успешного политика, – вступилась за несчастного писательница.
– Успешного в том, что сделал нас изгоями, заложниками своих амбиций, успешного в проявлении жестокости к народу? – возмутился журналист.
– О какой такой жестокости вы говорите? – не унималась писательница.
– Как известно, искушение властью велико. Годы идут, а бразды правления отпускать не хочется. К тому же со временем наступает усталость и на фоне ропота народа властитель ожесточается. Причем рано или поздно ко всем авторитарным правителям приходит состояние равнодушной жестокости, – заявил Сартаев. – Помните, у Маркеса в «Осени патриарха» диктатор встречает молодого человека и задается вопросом: «Где же я его видел?» И не вспомнив, велит арестовать его. «Пусть посидит, пока не вспомню», – заключает он. И молодой человек всю свою жизнь гниет в темнице. А своего явного врага он зажаривает на огне и заставляет заговорщиков его съесть. Это вам ничего не напоминает?
– А кто такой Маркес? – шепотом спросила Маша Валерия Николаевича.
– Это известный колумбийский писатель. Я для начала дам тебе почитать его роман «Любовь во время чумы».
– А по мне так очень хороший план, только я бы добавил отправку Сказочного в космос, как у Войновича в антиутопии «Москва 2042». Ему из Кремля тяжело всем управлять, не каждая бабушка видна, а вот из космоса другой обзор, – съязвил фотохудожник.
– Вы смеетесь, а в политических кругах говорят об обнулении сроков Сказочного, – заметил Сартаев.
– Да не может этого быть, готовятся всего лишь незначительные поправки в Конституцию, – желая смикшировать тон дискуссии возразил политолог Боровский.
– Наивный вы человек! Все это лишь дымовая завеса для решения главной задачи: оставить Сказочного у власти пожизненно, – сказал Сартаев.
– Раньше люди надеялись, что закончится срок и он уйдет, а теперь на какие ожидания он их настраивает? Невмоготу уже терпеть это циничное манипулирование, – грустно заметил психолог.
– Было бы невмоготу, вышли бы на баррикады, – парировал политолог.
– Народ сейчас пребывает в хроническом страхе, его так запугали, что люди стали трусливее зайцев. Они не отвечают ни на унижения, ни на избиения. Только ноют и чего-то просят, менять свою жизнь не хотят, ждут, когда за них кто-то все это сделает, – резюмировал психолог.
– А ты не боишься, что тебя за такие суждения в каталажку отправят? – ехидно спросил политолог.
– В том-то и беда, что боюсь, – по-детски наивно признался психолог. – При коммунизме не боялся, а сейчас боюсь, тем более что, насколько я знаю, недавно приняли закон, предусматривающий наказание за критику власти. Мало им уголовной ответственности за оскорбление чувств верующих, так теперь запретили критику власти. Впору ввести наказание за оскорбление чувств верующих во власть.
– Да чушь все это – фейки! – возмутился политолог.
– Тогда «двушечки», которые отсидели девицы за пляски в храме Христа Спасителя, – это тоже фейк? Штраф либо административный арест грозит тому, кто проявляет неуважение в неприличной форме к обществу, государству, официальной символике, Конституции или органам государственной власти, – разъяснил Сартаев.
– То есть если я заявляю, что повышение правительством – это же орган государственной власти? – пенсионного возраста меня не удовлетворяет, то буду оштрафован? – удивился пожилой художник.
– Ну нет, зачем утрировать, там же сказано: «в неприличной форме», – с раздражением ответил политолог.
– Значит, если так, как я выразился, то ничего, а если я прибавлю «мать иху так» – то штраф. Правильно я понимаю?
– В общем да, но я бы предпочел, чтобы ты за осквернение русского языка получил пятнадцать суток ареста. Правда, справедливости ради, надо вспомнить о спорных и не совсем понятных «заведомо недостоверных сведениях» и «тяжких последствиях» которые они могут повлечь, – попытался придать объективность своей позиции Боровский.
– Ну тогда скоро СМИ будут писать только о цветочках и птичках, ибо «великий русский» можно трактовать как угодно, я уже не говорю о непредсказуемом: «как наше слово отзовется». Бред какой-то! – возмутился Сартаев.
Все замолчали.
– Власть сплошь и рядом ведет себя неуважительно по отношению к народу, – гневно продолжал Сартаев. – Причем не просто неуважительно, а цинично неуважительно, неуважительно извращенно. И ничего. Смотрите, как избивают, а потом еще и сажают участников митингов за брошенный в сторону омоновцев пластиковый стаканчик. Очевидно, что на самом деле речь идет об усилении политической цензуры, объявляющей противозаконной любую критику власти, о запугивании людей. Ведь до чего дошло: обыскивают квартиры не только родственников, но и соседей фигурантов политических репрессий, чтобы инакомыслящим не давали прохода даже во дворе.
– Ладно, хватит вам критиковать
