то, что у тебя на уме. – Ее ладони козырьком прижались к бровям. – Что еще ты хочешь узнать?
– Ты переезжаешь к…
– К Джонатану. Пока так, да.
– Надолго?
– Не знаю. Там видно будет.
– А мы с Билли останемся жить с папой.
– Понимаешь… – Она покусала губу, обвела глазами стену и продолжила, с особой тщательностью и осторожностью подбирая слова: – На данный момент все складывается так, что Билли тоже переедет и будет жить со мной, а ты останешься с папой.
У меня перехватило дыхание; я не сразу смог заговорить.
– Можно я тоже?
– Что?
– Можно мне тоже с тобой?
– Я не…
– …вместе с тобой и с Билли?
– Ох, Чарли…
– Я серьезно! Возьми меня с собой.
– Это невозможно!
– Иначе я свихнусь.
– У Джонатана семья – дочери-близняшки.
– Ну и пусть, мне-то что?
– Там для тебя не будет спальни.
– Я на диване могу спать.
– Чарли, мне нужно, чтобы ты остался с папой!
– Да почему я?
– Потому что… ты старше…
– А ты еще старше!
– Ты всегда был с папой близок…
– Нет, мы с ним совсем не близки, просто тебе удобней так считать.
– Когда ты был маленьким, вы с ним очень…
– А теперь не очень!
– Допустим, но это можно исправить, можно снова сблизиться.
– К тебе я ближе, я хочу переехать вместе с тобой и с Билли! – Как мог, я старался не паниковать, говорить ровно, чтобы не показывать страха, но, к своему стыду, почувствовал, что плачу…
– Чарли, я же не в другую страну переезжаю. Я останусь поблизости, в противоположном конце улицы! А с Билли ты каждый день будешь видеться в школе!
…реву, как в четыре-пять лет, истошно, взахлеб.
– Тебя не будет дома по утрам, когда мы просыпаемся, тебя не будет по вечерам…
– Вы прекрасно справитесь. Папе в радость побыть с тобой вдвоем…
– Это ужас какой-то! Я хочу с тобой!
Теперь она тоже заплакала и попыталась меня обнять, а я попытался ее оттолкнуть.
– Что я могу поделать, Чарли? Я тебя люблю, но я так несчастна, ты даже не представляешь, ты думаешь: раз мы взрослые, то… я знаю, это с моей стороны эгоистичный поступок, знаю, что ты меня возненавидишь, но я должна попробовать хоть что-то изменить. Я должна это сделать и посмотреть, что получится…
Внезапно она рухнула на меня, получив толчок в спину: кто-то ломился в чулан.
– Кто там? – закричал мужской голос.
– Грег, уйди! – отозвалась мама, привалившись к двери.
– Эми? В диспенсере полотенца закончились, пусти, мне надо рулон взять!
– Уйди. Исчезни!
– С кем ты там обжимаешься? Вот нахалка…
Она с силой хлопнула по двери ладонью.
– Грег, прошу тебя как человека… вали отсюда нафиг! – А потом, одними губами, мне: – Извини!
Мы немного выждали, лежа на полу и не расцепляясь; чулан превратился в кабину лифта, опустившуюся в цокольный этаж. Я уже плохо понимал, где мои руки-ноги, а где мамины, но каким-то чудом она нашла мою руку, стиснула мне кончики пальцев и попыталась улыбнуться. Пошатываясь, мы поднялись на ноги. Мать заметила, что ее узкая юбка облеплена клочьями бумажной пыли, и принялась отряхиваться.
– Господи, ты только посмотри. А как у меня… – Она обвела пальцем глаза.
– Как панда, – ответил я, и она, вытащив из складской упаковки целый рулон туалетной бумаги, принялась вытирать сначала один глаз, потом другой.
– Я начну переводить тебе деньги, ты сможешь звонить мне в любое время, а я буду заезжать примерно раз в неделю – удостовериться, что ты держишься молодцом. Не просто держишься, а всем доволен, хорошо питаешься.
Остатки рулона мама забросила, как мяч, на самый верх металлического стеллажа.
– Думаю, для тебя мало что изменится. Может, еще и лучше будет. Мальчишки всегда заодно! Будешь делать уроки, спокойно готовиться к экзаменам. Если что – я помогу! Время сейчас совсем неподходящее, я понимаю, но, по крайней мере, ты не будешь постоянно жить на поле боя.
– Я буду жить в дурдо…
– Прекрати! – рявкнула она. – Сейчас же прекрати!
И, резко отвернувшись, потянулась за цилиндром бумажных полотенец, чтобы деловито, как будто мое собеседование бесславно закончилось, сунуть этот барабан под мышку.
– Ты уже большой и должен понимать такие вещи, Чарли. – Она придержала открытую дверь. – А если до тебя не доходит… ну что ж. Придется повзрослеть.
После их отъезда меня преследовало отчетливое видение нашего домашнего будущего: жилье-пещера, пол усыпан звериными костями, как в первых кадрах «2001», мы с отцом общаемся при помощи фырканья и рева. Чтобы не скатиться до полной деградации, требовались определенные усилия, и во мне вдруг проснулась тяга к порядку. Я быстро разобрался, для чего нужен сушильный шкаф, как работает комнатный термостат, что нужно делать, если погасла горелка бойлера. Охапка порозовевших школьных рубашек, вытащенная из стиральной машины, научила сортировать вещи на белые и цветные, а растущая стопка конвертов, по-прежнему приходящих в основном на имя матери, подсказала, как подделывать материнскую подпись.
К сожалению, не могу похвастать, что я научился готовить. Зато научился заказывать еду на дом. Разнообразное, сбалансирование питание теперь понималось как строгое чередование блюд индийской, китайской и итальянской кухни (последняя сводилась к пицце), которое укладывалось в трехдневный цикл, а четвертый день проходил под девизом «остатки сладки» – мы устраивали нечто вроде шведского стола из недоеденной глобальной жратвы, разогретой в микре. Все телефоны служб доставки я уже знал наизусть, но вскоре даже радости дешевой, низкосортной пищи оказались нам не по средствам, и деликатесы великих кулинарных держав начали чередоваться с отцовским изобретением под названием «папина паста бол» – самая большая кастрюля слипшихся комьями, как мощные кабели подвесного моста, недоваренных макарон с добавлением бульонного кубика «Оксо» и половиной тюбика томатной пасты, а иногда, в ночные часы, с чайной ложкой карри, отчего блюдо преобразовывалось в «папину пасту „Мадрас“». Без сомнения, в Елизаветинскую эпоху матросов кормили более здоровой и сбалансированной пищей; мы не голодали, но взяли за правило набивать рты, будто наперегонки, не успев даже поставить на колени тарелки, и вскоре у каждого из нас на языке появился налет, а кожа стала жирной и бледной, какая бывает у тех, кто заменяет овощи соусом песто. Мы скатывались в нездоровый во всех отношениях образ жизни, но, должен признаться, было в этом и какое-то извращенное удовольствие. «Тарелку возьми, – требовал папа, видя, как я наворачиваю холодное карри прямо из фольги, – мы же не пещерные люди». Наверное; хотя недалеко от них ушли.
Время от времени мы восставали против такой жизни, шли пешком лишнюю милю до супермаркета и вдобавок
