степени так оно и было – высшие чины Третьего рейха, всегда безупречно одетые, сами служили образцом вежливости, использовали такие эвфемизмы, как «переселение» и «анкетирование», зачастую даже не повышая голоса, как будто речь шла о совершенно обыденных вещах.
– Действительно. – Мсье Ле Бользек снял с полки книгу. – В прошлый раз ты рассказывал мне, что впервые побывал в Париже шестнадцатилетним юношей.
– Да, моя французская бабушка хотела показать мне город, в котором выросла.
– В каком году это было, позволь спросить?
– В 1936-м.
– Год, когда Германия завоевала больше всего олимпийских медалей.
– Да.
– Разве не в тот же год Гитлер обязал детей вступать в его армию?
– Гитлерюгенд? Да.
– Всех, кто моложе восемнадцати.
Себастьян кивнул. Мсье Ле Бользек пристально смотрел на Себастьяна.
– Должен признаться, я подумал, что это было очень умно с его стороны. – Себастьян не знал, что ответить, но тотчас стало ясно, что в этом нет необходимости. Мсье Ле Бользек продолжил: – Это обеспечило ему верную армию, не так ли? Бьюсь об заклад, вам выдавали шикарную униформу. И кормили досыта. – Себастьян опустил глаза, обеспокоенный тем, что проявляет нелояльность, ведет такие разговоры с французом, к тому же практически незнакомцем. – Для вас, мальчишек, это наверняка были хорошие времена. Держу пари, были какие-то игры.
Хорошие времена? Игры? Мысли Себастьяна вернулись к одной из этих «игр».
В ней участвовали «взводы» – группы мальчиков, так называемых единомышленников, за исключением того, что одному из них отводилась роль жертвы. Несчастному давали десять минут на то, чтобы убежать и спрятаться, прежде чем остальные отправлялись на его поиски. Когда они приводили страдальца обратно к командиру, им предстояло назначить ему наказание. Однажды командир заметил, что Себастьян не участвует в избиении:
– Кляйнхаус, мы слишком мягкосердечны, да? Ударь-ка его ногой в лицо! Это приказ!
Себастьян уставился на свои грубые кованые ботинки, а затем на испуганное лицо мальчика. Он отвел ногу назад, готовый ударить, но тут что-то дрогнуло в душе, иное чувство взяло верх, и он рванул прочь, побежал так быстро, как только мог. Он был лучшим спортсменом в группе и следующие несколько часов так и бежал, спасая свою жизнь. Наконец наступила ночь, и он остался в лесу до самого рассвета.
Когда наутро он вернулся в отряд, лицо командира было суровым и неприветливым. Он подал знак одному из старших мальчиков, и тот с важным видом подошел к Себастьяну, вперив в него злобный взгляд. У Себастьяна кровь закипела в жилах, и ему снова захотелось убежать, но сил уже не осталось.
Молниеносным ударом в лицо Себастьяна отбросило в сторону, боль пронзила челюсть. Он попытался подняться, но голова кружилась, и он зашатался, смутно осознавая, что вокруг все гогочут.
– Штрафной изолятор для Кляйнхауса! – Голос командира прозвучал громко и ясно.
Старший мальчик потянул Себастьяна за плечо, толкая перед собой и пиная сзади.
– Что ж, Кляйнхаус, если не умеешь драться, всегда можно убежать. – Смех командира отдавался вибрацией в теле Себастьяна, когда его уводили.
Себастьян задумчиво посмотрел на мсье Ле Бользека, не совсем еще очнувшись от воспоминаний.
– Да, – ответил он. – Игры у нас были.
Париж, апрель 1944 года
Элиз
Я подумала, что вечером по дороге с работы зайду в книжный магазин, поскольку хотела подарить Изабель книгу на день рождения. Мсье Ле Бользек обычно закрывался незадолго до комендантского часа, так что я успевала. В магазине было пусто, когда я вошла.
– Элиз, моя дорогая. Какое счастье. – Мсье Ле Бользек вышел из-за стеллажа. А следом за ним – человек в форме. Немец, что был здесь в тот вечер.
– Bonsoir, mademoiselle. – Он дерзнул протянуть мне руку, как будто мы были знакомы.
Я не шелохнулась, уставившись на него. Он даже имел наглость смотреть мне в глаза, но, клянусь, я не собиралась отворачиваться первой и с холодной стойкостью выдержала его взгляд. Должно быть, прошла пара мгновений, хотя казалось, что время растянулось до бесконечности. Я успела заметить, что радужки у немца прозрачно-голубые, как аквамарин в моем кольце. В конце концов он опустил глаза.
– Мне лучше уйти, – произнес он.
Я почувствовала себя триумфатором. И пусть его плечи поникли, а голос прозвучал печально – ничто не могло испортить вкус моей победы.
– Тебе не обязательно уходить, – быстро проговорил мсье Ле Бользек, поглядывая на меня.
Но немец пожал руку мсье Ле Бользеку, кивнул мне, надел фуражку и вышел.
Как только за ним закрылась дверь, мсье Ле Бользек повернулся ко мне.
– Ты не должна быть такой враждебной.
– Мы воюем с ними! – Сердце заколотилось от возмущения. – Он – бош!
– Но он не несет ответственности за войну.
– Они все несут ответственность! Все до единого.
Мсье Ле Бользек покачал головой и вздохнул.
– Он совсем еще мальчик, если на то пошло.
Я закатила глаза, гадая, не найдет ли он еще какие-нибудь оправдания для боша.
– Его зовут Себастьян, Себастьян Кляйнхаус. Он наполовину француз. Его мать – француженка, а отец – немец.
– Je m’en fous [41]! Какое это имеет значение? Он носит нацистскую форму! – Я выдержала его взгляд, словно бросая ему вызов. Правда, почувствовала себя неуютно в этом противостоянии.
Звякнул колокольчик, заставляя нас обоих повернуться к двери. Вошел молодой человек под руку с пожилой дамой.
– Bonsoir, mademoiselle, monsieur. – Они поздоровались с нами и направились к книжным полкам.
Мсье Ле Бользек повернулся ко мне.
– Забавная эта штука – национальность. Что на самом деле значит быть французом? Или немцем?
Я не совсем понимала, к чему клонит мсье Ле Бользек, и не горела желанием продолжать эту беседу при свидетелях. Разумным казалось просто уйти, но не хотелось расставаться на плохой ноте. Да и книгу купить не мешало бы.
– Ты слышала о гитлерюгенде? – продолжил он.
– Да. – Я сознавала, что нас могут услышать те двое, но они как будто были поглощены книгой, которую вместе просматривали.
– Идеологическая обработка целого поколения. Блестящая идея Гитлера. – Он слегка понизил голос. – Все было построено на национализме. И он не оставил им выбора. Все, начиная с двенадцати лет, должны были вступить в организацию.
– Ума не приложу, почему вы так настойчиво ищете ему оправдания, – прошептала я.
Он тронул меня за локоть.
– Это не оправдания, Элиз. А причины. Когда доживешь до моих лет, ты увидишь мир по-другому, поймешь, что за каждой историей стоит другая история. – Он наклонился ближе ко мне. – Не торопись судить.
Пожилая дама громко кашлянула, и, оглянувшись, я увидела, как молодой человек потирает ей спину. Похоже, это не
