в обе щеки. – Рад тебя видеть. – Себастьян взял с полки книгу и притворился, что читает. – Как поживаешь? – донесся до него голос мсье Ле Бользека. – У меня есть кое-что для тебя, чтобы отнести на рю Клод Бернар.
Рю Клод Бернар? Знакомый адрес. Merde! [43] Это же улица, где находится тот приют. Центр UGIF. Себастьян был уверен в том, что не ошибся.
Мсье Ле Бользек поспешил в заднюю комнату и вернулся с коричневым бумажным пакетом.
– Несколько книг и немного печенья для детей. – Себастьян затаил дыхание, ожидая ее ответа, но она промолчала. Он с трудом заставил себя не оборачиваться и не смотреть на них, а в следующее мгновение услышал, как она попрощалась:
– Au revoir, – и звякнул колокольчик. Она исчезла. Мсье Ле Бользек снова суетился возле кассы. Merde! Что же делать?
Он подошел к прилавку, ожидая, пока старик поднимет глаза. От волнения у него перехватило горло, когда он думал о том, что собирается сказать. Чудовищные картины гестаповского налета на приют заполонили сознание.
– Я невольно подслушал ваш разговор, – начал он.
– Что? – Мсье Ле Бользек настороженно наблюдал за ним.
– Рю Клод Бернар.
Глаза мсье Ле Бользека как будто потемнели.
– И что не так?
– Там находится центр UGIF, не так ли? Сиротский приют.
– Думаю, да. – Мсье Ле Бользек выдержал паузу. – Он существует на законных основаниях. А куда прикажете помещать всех этих детей, чьи родители были депортированы?
– Проблема не в этом. – Себастьян почувствовал, как по коже побежали мурашки, пока он пытался подыскать нужные слова. – У них могут возникнуть неприятности.
– Что ты имеешь в виду? – Мсье Ле Бользек подался вперед через прилавок, его лицо стало пепельно-серым.
– Я не могу сказать. – Себастьян и так выдал слишком много. Он не мог позволить себе большего. – Просто передайте ей, чтобы она была осторожна. Пусть предупредит всех, чтобы были осторожны.
Мсье Ле Бользек схватил его за руку.
– Что происходит?
– Возможно, за домом следят. – Себастьян отстранился. – Вам следует сообщить им.
– Что ты имеешь в виду? Почему за ними следят?
– Я не знаю.
– Но Элиз не сделала ничего плохого. – Какое-то мгновение двое мужчин смотрели друг другу в глаза, и каждый сознавал, что такой довод ни на что не влияет.
– Хорошо, я передам ей. Попрошу, чтобы она предупредила остальных, – уступил мсье Ле Бользек.
Себастьян резко повернулся и ушел, прежде чем у него возникло искушение сказать что-нибудь еще.
Париж, апрель 1944 года
Элиз
Мерный стук теннисного мяча отдавался у меня в ушах, когда я шла на работу через Люксембургский сад. Этот звук казался неуместным, как и распускающиеся ранние цветы. На первый взгляд здесь как будто ничего не изменилось, но, присмотревшись внимательнее, можно было заметить, что среди беззаботных прогуливающихся преобладают немецкие солдаты, и глаз резали таблички на газонах: Interdit aux Juifs – «Евреям вход воспрещен». Евреев с самого начала подвергли остракизму, а теперь постепенно, но верно изгоняли из города.
Я замерла на месте, и сердце учащенно забилось. Прямо передо мной нарисовался немецкий солдат.
– Вы не сфотографируете нас, пожалуйста? – Он улыбнулся.
Я молча кивнула, жалея, что у меня не хватило смелости проигнорировать его и уйти. Приняв мое молчание за согласие, он протянул мне громоздкий фотоаппарат, объясняя на плохом французском, какие кнопки поворачивать и нажимать. Я не произнесла ни слова, хотя он, казалось, и не заметил этого, а когда я подняла глаза на женщину, повисшую у него на руке, та отвела взгляд. Я отступила назад, направила камеру на парочку, и женщина широко улыбнулась, ее глаза сверкнули, а красная помада блестела, как порез на лице. Если она лишь притворялась счастливой, это у нее отлично получалось. Мне так и хотелось бросить камеру на землю, но вместо этого я повернула ее под углом, так что в кадр попали только их ноги. Это принесло мне некоторое удовлетворение, и, возвращая фотоаппарат, я улыбнулась.
– Guten Tag [44]. – Я выдержала паузу, вглядываясь в круглое довольное лицо солдата, и добавила вполголоса: – J’espère vous aurez ce que vous méritez [45].
Он просиял в ответ:
– Danke schön [46]. Merci, mademoiselle.
Я быстро зашагала прочь, чуть не споткнувшись о металлическую табличку Interdit aux Juifs. Я отшатнулась и уставилась на нее, вспоминая свою подругу Эллен, арестованную вместе с семьей во время облавы «Вель д’Ив» [47] в 1942 году. Их отвезли на Vélodrome d’Hiver, а оттуда, как я слышала, отправили в Дранси, транзитный лагерь. Я послала Эллен три письма, но так и не получила ответа. Где она теперь? Что с ней стало? Ярость и ненависть закипели во мне. Захотелось вырвать из земли этот дурацкий знак. Я бы так и сделала, но знала, что это никому не поможет и принесет мне удовлетворение лишь на короткий миг. Поэтому я продолжила свой путь.
– Bonjour, les filles [48]. – Войдя в помещение банка, я сняла берет, закинула его вместе с легкой летней курткой на вешалку для шляп и поприветствовала своих коллег, чмокая их в щеки.
– Salut, Элиз. – Франсуаза подняла бровь. – По-видимому, сегодня нас посетят боши.
– Немцы, Франсуаза! – Мсье Дегард вошел в комнату. – Нельзя называть их бошами. Во всяком случае, здесь. И да, они хотят проверить некоторые счета. Кто отвечает за счет Дрейфуса?
– Я, – последовал мой ответ.
– Что ж, постарайся, чтобы все документы были у тебя под рукой.
Атмосфера оставалась напряженной до самого полудня, и мы испытали что-то вроде облегчения, когда один-единственный немецкий офицер вошел в банк как раз перед обеденным перерывом. Он оглядел помещение и щелкнул каблуками сапог. Хорошо хоть не зиговал «Heil Hitler!», как они обычно делали. Никто из нас не ответил словесно, но все мы подняли глаза, признавая его присутствие. Он был высоким и стройным, со здоровым румянцем на щеках. Бьюсь об заклад, в выходные он прогуливался по Люксембургскому саду.
– Счет Дрейфуса, – объявил он.
– Вот, все здесь. – Я почувствовала легкую дрожь в своем голосе и надеялась, что немец этого не заметил. Не хотелось, чтобы он думал, будто я его боюсь – это сразу дало бы ему ощущение превосходства, но он и так уже мнил себя хозяином положения. Это было видно по тому, как его глаза жадно обшаривали комнату, когда он, заложив руки за спину, важно направился ко мне. Они всегда одерживали верх.
– Bien, bien. – Он говорил с сильным акцентом, и я догадалась, что его французский далек от совершенства, что
