просто хочу увидеть!
По-моему, в похожей «непонятке» я находилась классе в одиннадцатом, когда влюбилась во взрослого дядьку, жившего этажом выше.
Он не был женат, был хорош собой, и каждое его «здравствуй» в лифте я потом, ночами, раскладывала по звукам и интонациям голоса, как нескончаемую поэму.
А мама еще тогда сказала…
Так.
Ну теперь точно все!
А то растекусь сейчас по полу, отскребут, конечно, но потом еще неделю молчать буду.
И профессор ко мне снова психологичку приставит.
Или выгонит меня.
А я уже этого не хочу.
Я на Кипр хочу.
Сегодня Николай Валерьевич пожелал дижестива и беседы, что после обильных застолий, идущих совсем не на пользу его здоровью и желудку, было, скорее, редкостью.
– Что ты будешь?
– Коньяк.
– Хорошо. – Он тщательно отмерил для нас в серебряном стаканчике два раза по пятьдесят и наполнил тяжелые пузатые стаканы.
Хм… как правило, если он и пил дома, то красное десертное вино.
Психологи называют этот прием «отзеркаливанием». Рассчитываешь получить откровенность – попробуй скопировать объект в любых мелочах.
– Алиса, а тебе туда очень надо ехать?
– Мы же вроде договорились, – красиво и печально вздохнула я.
– Да, но мне теперь уже сложно представить себе эту квартиру без тебя. – Он опустился на стул, обтянутый синим бархатом.
С этим древним стулом девятнадцатого века я лично провозилась не меньше месяца, выбирала обшивку «под старину», ругалась с мастерами, часами примеряла к обивке золотые гвоздики-звездочки, развела такую обширную деятельность, и все только для того, чтобы хоть на что-то отвлечься…
Главная задача состояла в том, чтобы эти штампованные гвоздики не отвлекали внимания от основного – ручек в виде львов.
Этот стул я теперь считала своим, а таких вещей было в этом доме совсем немного.
Профессор задал свой вопрос таким упавшим голосом, словно я не на неделю собиралась уехать, а навсегда.
«Угу. Сложно, конечно. А без Лидии Матвеевны, которую ты на дачу сослал и которая здесь, в этих стенах, твоих же детей растила, тебе как, нормально эту квартиру до сих пор представлять?!»
Да, по большому счету я ни в чем не виновата.
Супруги не жили по-человечески еще задолго до моего появления.
А вот с другой стороны, что такое – по-человечески?
То, что он раз в неделю получает от меня физиологическую разрядку своего стремительно стареющего организма, – это по-человечески?
Нашел себе, блин, Галатею…
Сбылась мечта всей его жизни.
А Лидия Матвеевна…
Просто она на тот момент, когда у профессора появилась возможность оперировать не только ради денег, оказалась материалом с давно истекшим сроком годности.
Вот так просто.
Вот так цинично.
Никто не хочет пить просроченный кефир.
– Тебе есть что мне рассказать?
Профессор не стал заглядывать мне в глаза, а взял стакан и отвалил с ним к окну, обрамленному синими гардинами.
Я разглядывала его сзади.
Шелковый халат висел на худых покатых плечах. Профессор невысокий, и когда я без каблуков, мы с ним почти одного роста. А еще он сутулый, и лысинка вон давно заметна, как ни стригись и ни зачесывайся.
Да, без белого халата и накрахмаленной шапочки, без хорошего костюма и отутюженной рубашки мой маэстро был самым что ни на есть заурядным пожилым человеком.
И мне почему-то на миг стало невыносимо жаль его.
Он мог бы мне быть отцом.
А с моим родным отцом он когда-то играл в преферанс.
Да может быть, даже и вот в этой самой комнате.
Наверное, я любила бы его больше, если бы он кромсал мое тело, сбрасывал бы на меня весь свой накопившийся за день эмоциональный груз, но не пользовался бы мной как женщиной…
Наверное…
Но кто же знает наверняка?
Так есть, и все.
Вполне закономерно и даже справедливо.
– Мне нечего тебе сказать. Если ты про мужиков – у меня никого нет.
«Чего кружить вокруг да около? Задал бы прямой вопрос – получил бы прямой ответ».
– Да? – Он обернулся и повторил это так, будто в болоте за сук уцепился. – Да? Точно?
– Угу. Точно.
– Да ладно, расслабься… Я и не сомневался!
А потом затараторил:
– Алиса, у меня просто нехорошее предчувствие! Пойми правильно, я ничего такого не думаю, я же знаю, что ты взрослая, умная девочка, просто у меня нехорошее предчувствие, ну… самолет там, дорога, понимаешь? А ты ведь у меня не такая, как все эти кобылы ваши. А потом Кипр этот, черт его знает, что там вообще у них происходит?! По-моему, ничего хорошего.
Я, кстати, киприота одного знаю, я тебе говорил: тоже хирург, коллега мой, он сейчас глютеопластику продвигает, в Бразилии твоей учился, так вот он рассказывал…
– Что это за херня еще, глютеопластика?
А я ведь давно поняла, не дура…
Опять он кружит вокруг этой темы.
Вот он, мой откуп!
Опять напоминает, что ждет меня не за горами очередная операция.
Разве смеет кто-то делать то, чего еще не умеет великий Николай Валерьевич?!
Лады, профессор, куда ж я денусь…
Николай Валерьевич как будто на ходу впрыгнул в мои мысли и зачастил, зачастил, будто оловянными горошинами в меня кидался:
– Хорошая штука, но у нас ее здесь никто толком не делает! Наговицын пытался было работать на имплантах, да расчертил дамочку неправильно, у нее потом отторжение пошло, чуть не до суда дело докатилось. Но бразильцы по-другому делают, на нитях, по типу «золотых», как в лицо, только толщина другая. Ну, это то, что ты мне пыталась сказать…
– Да, знаю я. Слышала. Показания?
– Да любые, по сути… Девочка моя, идеальная задница только в двадцать лет бывает, да и то не у всех. Ты вот мучаешь себя, истязаешь в этом фитнес-клубе, а тут результат – сразу, и с ним ты сможешь прожить еще долгие годы. В общем, я кое-что рассчитаю и к марту месяцу…
– Период восстановления?
– Я говорил уже, месяц. Сидеть только какое-то время нельзя будет, – слегка виновато подытожил профессор свой, и без моего формального согласия уже готовый, план.
– Понятно…
Понятно мне, что уже второй час ночи и, когда я наконец доберусь до компа, чтобы внимательно прослушать песню Платона, он ничего мне не ответит.
Поздно уже, а ему завтра на работу рано вставать.
За те месяцы, что оставались до Кипра, наши с Алисой ментальные оболочки стремительно приближались друг к другу.
В нашем общем мешке с мишурой из пустых слов, штампованных, дежурных фраз то и дело проглядывало что-то такое маленькое,
