с бумажками.
Я сказала:
– А…
Она ответила:
– Ты погоди-погоди. Что про этот запах скажешь?
Запах был освежителем воздуха «Сирень». Никто в мире, даже самые плохие люди, не заслуживали пахнуть так.
– Он слишком обычный, но очень уж навязчивый.
Женщина достала третий флакон:
– А про этот что думаешь?
Он был самым нормальным, чем-то напоминал недорогие мужские духи. Его я одобряла.
– Интересный запах. Такая свежесть и холодность.
– Вот я тоже думаю про него. Но уже весь день нюхаю, ничего не чувствую. – Взгоготнула. – Никак не могу выбрать.
Я сочувственно посмотрела, она нырнула за окошко, вынырнула с бумажками для меня. Я схватила их. Она не выпустила их из рук, сказала: «Понюхай ещё раз на всякий случай». Я потянула бумажки на себя, женщина выпустила, и я спешно ушла.
Тамара продолжала радовать меня послушным поведением и не совсем уж ужасными гонорарами. Но всё же и у неё случались обострения тревоги, и вот тогда она переставала быть идеальной собакой. В самый худший раз мы спустились пешком, вышли на улицу, и она замерла. Села, как статуя венецианского льва, и сидела так. Она так уже делала, и у меня были свои техники очарования: я пыталась уговорить её, подзывала, делала вид, что убегала от неё, бросала игрушку, показывала лакомство. В этот раз ничего не работало. Она хотела домой или чего-то боялась. Я шептала ей ласково: «Не переживай, я рядом, я защищу тебя от всего, хорошая собачка». Тамара не взглянула на меня ни разу. И я понимала её, я была ей никем – непонятным человеком, воняющим кошкой и бедностью.
Весь выгул мы сидели у подъезда: Тамара камнем, я плаксой. Даже хорошей выгульщицей мне не удалось стать. Нас всех жестоко обманывали, когда говорили, что это простой труд. Гулять с собаками – это мучение, когда ничего не умеешь. Я ничего не умела.
Когда время вышло, я сказала: «Домой», – и Тамара тявкнула, скорее понеслась к подъезду. Мне открыла дверь её хозяйка, и пришлось сразу каяться – собачке гулять не захотелось, пуньк-пуньк. Хозяйка была недовольна, сказала: «Ну позвали бы её, приманили. У меня всегда это работает». Она не знала, что у неё всегда это работает, потому что она – любимая хозяйка. И на прощание добавила: «Вы как будто поводок до этого в жизни не держали». К этому моменту я держала поводок Сухаря уже шестнадцать раз в своей жизни.
С Сухарём я продолжала гулять, чтобы заработать хотя бы на аренду и самую простую еду. Конечно, совмещать Сухаря и Тамару с дружбой было невозможно: сначала я тащилась к семи утра на первую прогулку, потом возвращалась домой, завтракала и шла к Тамаре. Днём я лежала дома на кровати, искала работу, а очень рано вечером засыпала. Поэтому не было ничего, кроме кошки Окрошки, собак и соседовых улыбок.
Краш на соседа усиливался. Я замечала его каждый день, он махал мне очень приветливо, но мы всё никак не могли заговорить. Может, это было и к лучшему, ведь он принимал меня за свою, верил, что может обсудить со мной премиум-корма, лучшие лежанки и вред ошейников. Я же была самозванкой, бессобачницей и вряд ли смогла бы заинтересовать его как личность. Я никогда не интересовала мужчин или почти никогда. Только один раз, когда я возвращалась с выгула, ко мне в автобусе подошёл мужчина и спросил:
– Как вас зовут?
Я спросила в ответ:
– А зачем вам?
Он ответил:
– Просто хочу узнать.
Я промолчала.
Он сказал:
– А меня Денис, и я приехал.
И вышел из автобуса. Только такой интерес я вызывала у мужчин.
Но вот однажды мы с бородатиком-соседом снова вместе оказались в лифте. Сердце скакало. Он поздоровался со мной, а я стояла и млела. А потом он сделал вдох и спросил:
– В каком классе учишься?
И краш закончился.
3
Поводки, шлейки и ошейники так измучили меня, что я решила встретиться с Алисой, позвала её погулять. Мы топтали снег в Серебряном Бору, нюхали хвойный воздух. Я слушала её вязкий насыщенный голос и улыбалась. Алиса была тросточкой к настоящей жизни, рядом с ней я забывала, что бедность скручивает моё сердце.
Алиса была одета не по-лесному и постепенно замерзала. Когда её губы посинели, я предложила пойти обратно на автобус. Мы пошли и вместо автобуса вышли к застывшей Москва-реке. Был закат, и в сторону угасающего солнца прямо по реке скользил коньком лыжник. От красоты Алиса согрелась, но мы всё равно засобирались домой и наконец открыли гугл-карты.
После прогулки мы много переписывались – так у меня появилось чуточку жизни, помимо собак. Мы обсуждали животных, любовь, влечение, книги, которые написали женщины, моногамию, дружбу. Мне было страшно: вдруг Алиса думает, что у меня к ней романтический интерес. Я могла бы подумать так. Я не знала, какой у меня к ней интерес. Эти мысли тревожили меня около недели и достигли пика, когда Алиса прислала песню про очень сильную любовь.
Потом переписка начала угасать. Алиса перестала отвечать мне или делала это вяло, а я перестала ей писать, но думала, что как-то опозорилась. Или что она разгадала: я гадкий утёнок, мне рядом с ней не место. Активный интерес исчез из повестки.
Но пассивный остался: я каждый день гуляла с Сухарём и смотрела на другой берег, где жила Алиса, пыталась угадать её жизнь. Я не боялась, что потеряла её, хоть она и была такая красивая, такая влекущая. Слишком недолго мы были знакомы, чтобы я привыкла к ней, привязалась. Мне было больно, как комарик укусил, такой вот болью и совсем недолго. Я не хотела разбираться, почему так случилось, и выбрала стратегию избегания. Было тревожно, что мы можем где-то встретиться, ведь я не знала, как с ней нужно будет общаться.
Мы с Антоном договорились встретиться у него около работы, чтобы потом пойти в бар. Я думала про Алису – наверняка она была где-то в офисе. Чтобы не столкнуться с ней, я ждала Антона на улице за углом и усердно мёрзла. Антон не торопился. И конечно, я увидела её. Она вышла покурить с другими девушками и, конечно, увидела меня. Обрадовалась. Мы подошли друг к другу и обнялись (стало неприятно на секунду). Пришлось знакомиться с незнакомками и здороваться со знакомками. Подошёл Антон, и все захохотали.
Работа Алисы и Антона напоминала детский сад. Их коллеги не умели принимать решения, крепко дружили, ссорились по пустякам, боялись гнева начальницы и всё время шалили. Я одновременно завидовала и
