class="subtitle">
2
Большой плюс Сухаря был в том, что через реку от его дома жила Алиса. Каждое утро нас разделяли только вода и лёд. Я топтала ледяные крошки и думала о её снах, если Сухарь вёл себя примерно. Обычно так и было, когда мы проходили вдоль реки. Как только мы поворачивали обратно, он снова становился собой: прыгал в снег, двигался рывками и жрал останки дохлых голубей. Даже он понимал – Алиса дорога мне.
Я продолжала навещать друга-которому-нельзя-выходить-из-дома. Вот только и ему тоже, дорогому мне человеку, я не могла рассказать о своём позоре. Потерять репутацию девушки, подающей надежды, я не могла. Он был уверен, что я как-то справляюсь, что у меня есть ресурсы для безработной жизни. Когда-то он знал, что такое бедность, но она встречалась ему так давно, что он забыл. Я хотела быть как он.
Мама друга-которому-нельзя часто приходила к нему домой, готовила всем нам еду. Она угощала нас сложными рукодельными блюдами: долмой, мантами с тыквой, пахлавой и много чем ещё, я не успевала запоминать. Крошки летели на ноутбук, забивались в клавиатуру, соус капал на экран. Так мама друга делилась с нами любовью. Эту любовь было принять несложно, такой она была мягкой, ненавязчивой и ласковой. Эту любовь нельзя было заслужить, ведь это была любовь от сердца. И сердце его матери тянулось ко мне. Только за такую любовь можно чувствовать благодарность, и я чувствовала.
Очень часто мама друга ворошила вещи, всё время что-то перекладывала, убирала, выкидывала. Постепенно квартира пустела – исчезали книги и коробки с вещами, на рабочих столах не осталось никакого мусора. Наверное, друг делегировал ей расхламление квартиры, а она перестаралась. Каждый раз, прощаясь со мной, она говорила: «Буду ждать тебя завтра».
Но ездить в Люберцы каждый день не получалось, и другие ребята тоже стали сдавать. Когда я приезжала к другу, он всегда теперь был один и всё так же фанатично работал. Его печалило одиночество, меня печалила бедность. Видимо, во мне было меньше сил, потому что друг-которому-нельзя первым начинал подкалывать меня, когда становилось уж совсем невыносимо. Я отвечала, и мы фехтовали словами-колючками. Друг веселил меня, мы были вместе как пузырьки газировки, а по отдельности – как вода из крана.
Мне предстояла прогулка с Тамарой. Она жила в соседнем доме, что было удобно. На объявление про Тамару я наткнулась случайно: оно было неброским и не вдохновляющим, и я надеялась, что у меня мало соперников.
Тамара была спокойной корги, с ней почти не возникало проблем, только иногда она боялась улицы так сильно, что приходилось брать её на руки. Я знала, что кинологи и зоопсихологи запрещают так делать, но её хозяйка разрешала и даже приказывала. А у кого деньги, тот и прав.
Тамара и я чинно бродили по району, она воспитанно обнюхивала углы, а я следила. Она была идеальна: никогда не ела хлеб для голубей, не рвалась вперёд, не лаяла. Чудо, а не собака. Тамара всегда встречала меня у порога, мельтешила хвостом. Её хозяйка не могла нарадоваться, всё повторяла: «Тамара знает толк в людях. Ты, значит, хороший человек». Наверное, так она пыталась сбить цену. Но протирать лапки задаром я не собиралась.
На прогулках я стала замечать симпатичного мужчину с терьером. Я загуглила его название – лейкленд. И дальше гуляла уже с этим знанием. У терьера была борода, и у мужчины была борода, поэтому я называла их бородатиками. Мужчина-бородатик всегда со мной здоровался и улыбался при встрече. Мы никогда не разговаривали, только глядели друг на друга без вражды.
Однажды мы встретились в лифте моего дома и поздоровались, а потом молча поднимались. Оказалось, он жил на том же этаже, что и я. Наши двери были в разных концах коридора. Он повернул направо, я – налево. Я посмотрела ему вслед, а он посмотрел на меня.
На самом деле это соседство оказалось не такой уж и радостью. Теперь я была вся у него перед глазами. Я боялась, что вблизи он заметит мои потёртые осенние ботинки, порванную куртку, уродливый шарф. Другая моя одежда – кирпично-красное пальто, приличные джинсы, белый платок – пряталась дома подальше от грязных лап и вонючих слюней.
Бедность оказалась способом навести порядок в жизни: отказаться от излишеств, наладить режим дня, наслаждаться мелочами. Я обнаружила у себя много ненужного хлама, от которого была рада избавиться. И я стала распродавать вещи. Книги, отпариватель, гейзерная кофеварка, старый фен, плойка и много всего другого. Винтажное кресло, которое я когда-то любила, но потом перестала. Всё это постепенно покидало мою жизнь.
Некоторые вещи приходилось относить на почту, чтобы отправить в другие города. Поэтому я часто ходила с огромными пакетами и сумками, шуршала, мешала другим людям обходить гололёд. Мне и самой не нравилось всё это таскать: было тяжело, а продавала я дёшево. Но копеечки берегли мои рубли.
Как-то раз была ужасная вьюга, скользкий день. За весь пятнадцатиминутный путь до почты я встретила трёх человек, и все они выглядели очень несчастно. Я была четвёртой, наименее несчастной, потому что к земле меня надёжно притягивали пакеты с книгами и каким-то хламом. На почте тоже никого не было, работало только одно окошко, в нём сидела женщина с журналом. Она рассматривала маленькую коробочку, которую, наверное, отправлял предыдущий посетитель. Я сказала: «Здравствуйте», она сказала: «Да-да, сейчас, подождите». Видимо, с отправлением коробочки были проблемы.
Почтовая женщина никуда не торопилась, принялась листать бумажки со штрихкодами, бумажки закончились – она пошла перекладывать коробки. Я снова прошептала: «Извините». Она ответила: «Да-да, сейчас-сейчас» – и ушла вглубь почты с пятью картонными коробками и ножницами, принялась скрипеть и оборачивать коробки. Спустя некоторое время она вернулась, подошла и спросила заветное «Что там у тебя?».
Наконец «сейчас» настало.
Я выкладывала из пакетов вещи, и их было совсем не жаль, в них не было моей памяти – только пыль. Почтовая женщина достала коробку, положила туда вещи, замотала скотчем. И так ещё несколько раз.
Можно было выдохнуть: пытка ожиданием на пыльной почте закончилась, осталось только получить бумажки, что посылки отправлены, как женщина вдруг подняла глаза и протянула мне флакончик с духами. Спросила: «Нравятся?» Мне духи были ни к чему, а вот бумажки очень даже. Запах был не очень, тяжёлый, сладкий и дешёвый. Я мягко сказала:
– Он неплохой, но мне совсем не подойдёт.
Женщина улыбнулась:
– А мне?
– Может быть!
Женщина исчезла за окошком, но вернулась она снова с флакончиком, а не
