взаимно защищать друг друга. Хотя в этом соглашении и было упомянуто, что никто не должен выступить против короля, и все остаются ему верными слугами, но такие слова, написанные на бумаге, казались ничтожными в сравнении с таким крупным фактом, как соединение стольких крупных землевладельцев вокруг честолюбивого старосты. Припоминали потихоньку об измене Винча из Шамотуль, который, собрав вокруг себя людей, вместе с ними присоединился к крестоносцам. Были и такие, которые помнили, как король наделил Мацека дарами, и верить не хотели и не могли допустить мысли, чтобы он выступил против своего благодетеля…
Во главе тех, которые, зная хорошо Мацека, опасались его и предостерегали других не связываться с ним, находился его дядя, воевода Беньямин, которого попросту называли старым Бенком. Мацек поссорился с ним на смерть, и оба таили злобу друг против друга.
Это произошло тогда, когда распространился слух, что королю сватают Ядвигу Глоговскую. Известие об этом дошло в Познань и оттуда в Козьмин, имение Мацека, в котором он часто жил, не желая, чтобы его видели в Познани и следили за его действиями. Его дом в Кузьмине был хорошо укреплен, окружен частоколом, но, как и все его дома, без всякого комфорта.
Несмотря на свое богатство, он не был любителем удобств и красивой обстановки. Солдат, неизменно находившийся на лошади, в постоянных переездах, редко долго останавливавшийся на одном месте, он везде, куда приезжал, быстро раскладывал свои вещи и кое-как устраивался, заботясь о том, чтобы все необходимое было в изобилии, так как его всегда сопровождала довольно многочисленная челядь, но не задавался целью щеголять своим богатством.
Его слуги были все на подбор и хорошо вооружены; он им щедро платил и хорошо их кормил, и они не жалели своей жизни, но и чужую не во что не ставили. Стоило ему кивнуть головой, и каждый из них готов был броситься на родного брата.
Уж несколько дней, как Мацек вместе с братом Яном из Чача, с сыном Пжемком и неотступными помощниками, Сендзивоем Наленчом и Скурой, находился в Козьмине. Тамошние крестьяне, которые должны были уплачивать ежегодно оброк и за это были освобождены от всех других повинностей, несмотря на это переносили разные притеснения, так как свита не обращала внимания на их привилегии и предъявляла к ним страшные требования; но они молча терпели, в надежде, что скоро от нее избавятся.
В Козьмине, в доме Борковича жизнь кипела ключом. Землевладельцы постоянно приезжали и уезжали, столы были накрыты от утра до вечера, не успевали начать бочонок пива, как оно уже было выпито, и хлеб, мясо мед и разные припасы приходилось заготовлять в неимоверном количестве. Комнаты были переполнены приезжими, все громко разговаривали, смеялись, пили, ссорились и было так шумно, что всякий посторонний, попавший туда, никогда не предположил бы, что там говорилось о вещах за которые можно было поплатиться жизнью. Лишь иногда Мацек, обняв кого-нибудь отводил в сторонку и, пошептавшись с ним, возвращался обратно к столу. После такого разговора гость обыкновенно торопился подкрепиться силами и, сев на коня, уезжал с таинственным видом. Мацек, брат его Ян и сын Пшемко по целым дням хозяйничали и угощали собравшихся. Боркович был вдовцом, и дом его был своеобразен и отличался тем, что в нем, кроме мужской челяди, было много молодых, веселых девушек, которые с венками на голове, прислуживали гостям в комнатах и при столе. Посетители отпускали разные вольные шутки на счет этой женской прислуги, но Мацек на них не обижался, так как его единомышленникам было все дозволено.
По вечерам эта женская челядь должна была петь, а иногда и пускаться в пляс, если гости были под хмельком и этого требовали.
В Козьмин прибыл новый гость из Кракова и, сидя за столом, жадно набросился на кушанье, очевидно, проголодавшись в дороге. Мацек, развалившись на скамейке, в расстегнутой одежде, свободно на нем висевшей, беспокойной рукой несколько раз провел по лицу и ждал, пока прибывший утолит свой голод.
Приехавший из Кракова, по прозвищу Грошек, был обедневшим дворянином, состоявшим на службе у Борковича. Он обыкновенно привозил ему известия о том, что происходило при дворе, что ему удалось узнать в дороге и от разных друзей старосты. Это был человек худой, со сморщенным загоревшим лицом, с длинной шеей, лысой головой, с маленькими глазами, некрасивый, плохо одетый, с длинным красным носом и отстающими ушами. Он говорил тихо, но быстро, немножко шепелявил и, так как одновременно говорил и ел, то он чуть ли не давился. Его внимательно слушали. Хозяин дома задавал ему разные вопросы.
– Вержбента поехал туда, – сказал Мацек, – но по собственной ли инициативе в надежде извлечь пользу, или его призвали… Как вы думаете? Грошек сделал недоумевающий жест.
– Господь его знает, – произнес он, – не было возможности разузнать, но его приняли при дворе, и он ел хлеб-соль у короля.
– А кого он к себе к столу не приглашает? – сказал Мацек. – Ведь для него всякий хорош, лишь бы ему льстил и не указывал бы ему на его жизнь… – Не только один Вержбента был там, – прибавил Грошек, – но их там было много. Все они пристали к королю и хотят его женить.
Мацек расхохотался.
– Как будто у него мало жен! – воскликнул он. – Еще одна ему нужна! А что же он сделает с этой еврейкой? Говорят, что он ее так любит, как будто она должна ему родить Мессию.
– Так он уже и пришел на свет Божий! – воскликнул Грошек. – Его окрестили в костеле, назвали Пелкой, и король ему подарил герб… Вероятно, они иначе не могут оторвать его от еврейки, а потому решили вновь его женить.
– Должно быть опять на немке, потому что литовки или русской он не захочет из-за неотесанности, – произнес Боркович со смехом. – Однако, им любопытно знать, кого они выбрали?
– Хотя и не немку, но воспитанную так, как немка. Говорят, как о деле решенном, о молодой Ядвиге Глоговской…
Мацек, лежавший на скамье, услышав это имя, стремительно поднялся с места, так что даже скамейка затрещала, и с грозно нахмуренными бровями подскочил к говорившему.
– Этого быть не может! – воскликнул он с искрящимися глазами.
Брат и сын посмотрели на него, стараясь своим взглядом его успокоить, но кровь прилила к его лицу, и гнев так овладел им, что его было трудно сдержать.
– Этого быть не может! – повторил он.
– Я говорю то, о чем я слышал, – ответил Грошек, ударяя себя в грудь и перепуганный, как будто нечаянно натолкнулся на дикого зверя. –Архиепископ Богория
