- Ну, это по-разному. В зависимости от условий. - Славушка решил сам порасспросить незнакомца: - Ты откуда?
- Мы-то? Из Критова.
- А ты чей?
- Ничей. Саплины мы. Я один, с матерью. То у одних живу, то у других. В батраках.
Славушка чуть не подпрыгнул от восторга. Батрак! Как раз то, что нужно. Вот она, диктатура пролетариата в деревне, сама сюда пришла, чтоб взять власть в свои руки.
- Плохо? - Сердце Славушки преисполнено сочувствия к угнетенному брату. - Очень они тебя эксплуатируют?
- Чего? - Саплин гордо взглянул на собеседника. - Так я им и дался! Теперь по закону: отработал - заплати, а нет, зажимаешь, так сразу в сельсовет...
Он совсем не выглядит ни обиженным, ни несчастным, этот Саплин.
- А как тебя зовут? - Славушка решил познакомиться с ним поближе.
- Да так... Неважно.
Почему-то он не хотел себя назвать.
- То есть как так неважно? Все равно внесем в списки!
- Поп посмеялся, Кирюхой назвал. Не очень-то. Правда?
- Что ты! Объединимся, создадим организацию, выберем комитет...
- Какой комитет?
- Молодежи.
- А для чего?
- Я же говорил: помогать, отстаивать...
Саплин наморщил лоб, прищурился, в голове его не прекращалась какая-то работа мысли.
- На окладе, значит, там будут?
- На каком окладе?
- Работать же кто-то будет?
Вопрос об окладе меньше всего тревожил Славушку, он о таких вопросах не думал, а Саплин все переводил на практические рельсы.
- Я бы пошел, - сказал он, опять о чем-то подумав. - В комитет. Только мне без оклада нельзя, на свое хозяйство мы с маткой не проживем. А на оклад пошел бы. Надоело в батраках. Ты грамотный? - неожиданно спросил он Славушку.
Грамотный! Славушка даже пожалел Саплина: он перечитал миллион книг!
- Разумеется, грамотный, - сказал Славушка. - Как бы иначе я мог...
- А я не шибко, - признался Саплин. - Вот председателем могу быть. А тебя бы в секретари.
Славушка растерялся.
- Кому и что - решат выборы, в воскресенье приходи пораньше, скажу о тебе Быстрову.
Позже, вечером, он рассказал Быстрову о батраке из Критова.
- Смотри сам, - небрежно ответил Степан Кузьмич. - Подбери в комитет парней пять. Потверже и посмышленей.
Сейчас Саплин прямым путем шагал к власти. Сегодня он в сапогах, сапоги велики, рыжие, трепаные, старые-престарые, но все-таки сапоги. Славушка готов поручиться, что всю дорогу Саплин шел босиком и вырядился только перед Поповкой.
Саплин всех обошел, со всеми поздоровался за руку.
- Состоится?
- Обязательно.
Саплин кивнул на кроликов.
- Чьи?
- Григория.
Григорий - сторож волисполкома, бобыль, с деревянной ногой-култышкой.
Саплин сверкнул глазами.
- Отобрать бы!
Славушке показалось - Саплин мысленно пересчитывает кроликов.
Он и на ребят кивнул, как на кроликов.
- Это всего народу-то?
- Что ты! Собираемся в школе. Из Журавца подойдут, отсюда кой-кто...
Саплин с хитрецой посмотрел на Славушку.
- Не боишься?
- Кого?
- Мало ли! Переменится власть...
- А мы для того и собираемся, чтоб не переменилась...
Ребят у школы, как на большой перемене, всех возрастов, и женихи, и приготовишки, в сельсоветах разно поняли приказ волисполкома, из одних деревень прислали великовозрастных юнцов, из других - ребятишек. Попробуй поговори с ними на одном языке. Да и с одним человеком нельзя разговаривать одинаково. Вот, например, Евгений Денисович. Славушка принес записку Быстрова. Письменное предписание. Но от себя Славушка смягчил приказ:
- Степан Кузьмич сказал, что сам придет проводить собрание...
- Ну, это совсем другое дело, - процедил Евгений Денисович и выдал ключ. - Только смотри... смотрите... - поправился он. - Потом подмести и не курить...
Наконец-то они в классе!
- Садитесь! - выкрикивает Славушка то самое слово, с какого начинаются занятия. - Товарищи!
Участники конференции рассаживаются за партами, как на уроке.
Славушка садится за учительский столик. Рядом бесцеремонно усаживается Саплин. Славушка скосил глаза: кто его приглашал? Надо, однако, начинать.
Славушка копирует собрание, свидетелем которого был на днях в исполкоме.
- Товарищи, нам надо выбрать президиум... - Все молчат. - Товарищи, какие кандидаты... - Все молчат. - Трех человек, возражений нет? - Молчат. По одному от трех сел - Успенского, Корсунского я Критова... - Молчат. Называйте... - Молчат. "Ну и черт с вами, - думает Славушка, - не хотите, сам себя назову..." Больше он никого не знает, все здесь впервые. - Ну от Успенского, допустим, я. От Критова... - Саплин единственный из Критова, кого знает Славушка. - От Критова, скажем, товарищ Саплин. Он Корсунского... Кто здесь от Корсунского? Встаньте! - Встают как на уроке. Четверо. Двое совсем дети, у третьего очень уж растерянный вид, а четвертый ладный парень, хоть сейчас на фронт. - Как твоя фамилия?
- Сосняков.
- И от Корсунского - Сосняков. Кто не согласен, прошу поднять руки...
Сосняков без тени смущения выходит из-за парты, и только тут Славушка замечает, что Сосняков слегка волочит правую ногу. Славушка жалеет, что предложил его кандидатуру, если придется идти в бой, он не сможет, но ничего не поделаешь...
- А кого председателем? - неуверенно спрашивает Славушка.
- Тебя, тебя, - великодушно говорит Саплин. - Кого еще!
- Итак, товарищи, - уже более твердым, председательским голосом объявляет Славушка, - собрание коммунистической молодежи Успенской волости считаю открытым.
- А почему коммунистической? - неожиданно перебивает Сосняков. - Почему так сразу коммунистической?
- А какой же? - говорит Славушка. - Какой же, если не коммунистической?
- Много на себя берешь, - ворчливо констатирует Сосняков. - Мы это еще обсудим.
- Вот именно, обсудим, - упрямо говорит Славушка. - А теперь ближе к делу. Повестка дня: задачи молодежи и текущий момент.
Он окидывает свою аудиторию испытующим взором и вот уже расхаживает перед аудиторией, выступает совсем как Иван Фомич перед учениками.
Бросается, как в воду:
- Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма...
Но тут кто-то взбегает по ступенькам крыльца, - кому еще мы понадобились? - дверь распахивается, и входит Быстров.
- Здравствуйте, товарищи. Ну как? - спрашивает он. - Обсуждаете? Позвольте приветствовать вас от имени волисполкома и волостного комитета эркапебе...
Все хлопают весело и непринужденно, не по приказу, а от души. Что за власть над душами у Быстрова!
- Товарищ Ознобишин, попрошу слова...
Товарищ Ознобишин предоставляет слово, и один из тысячи Степанов Кузьмичей пересказывает ребятам доклад Ленина на съезде партии, которому не минуло еще двух месяцев. Поднимает детей к вершинам политической мысли, хотя и сам еще не достиг ее высоты... Строение Красной Армии. Рабочее управление промышленностью. Продовольственный вопрос. Образование комитетов бедноты. Гражданская война с кулаками...
Кружит вокруг да около. Все, что перечисляет он, это, конечно, главное, но и неглавное. Никак ему не удается ухватить стержневую ленинскую мысль, которая надолго, очень надолго определит стратегию Коммунистической партии.
Месяцем позже прочтет ленинскую речь Славушка и тоже не поймет, поймет позже...
"...я оглядывался на прошлое только с точки зрения того, что понадобится завтра или послезавтра для нашей политики. Главный урок - быть чрезвычайно осторожным в нашем отношении к среднему крестьянству и к мелкой буржуазии. Этого требует опыт прошлого, это пережито на примере Бреста. От нас потребуется частая перемена линии поведения, что для поверхностного наблюдателя может показаться странным и непонятным. "Как это, - скажет он, вчера мы давали обещания мелкой буржуазии, а сегодня Дзержинский объявляет, что левые эсеры и меньшевики будут поставлены к стене. Какое противоречие!.." Да, противоречие. Но противоречиво поведение самой мелкобуржуазной демократии, которая не знает, где ей сесть, пробует усесться между двух стульев, перескакивает с одного на другой и падает то направо, то налево. Мы переменили по отношению к ней свою тактику, и всякий раз, когда она поворачивается к нам, мы говорим ей: "Милости просим". Мы нисколько не хотим экспроприировать среднее крестьянство, мы вовсе не желаем употреблять насилие по отношению к мелкобуржуазной демократии. Мы ей говорим: "Вы несерьезный враг. Наш враг - буржуазия. Но если вы выступаете вместе с ней, тогда мы принуждены применить и к вам меры пролетарской диктатуры".
Поймет позже, а сейчас мальчик всматривается в Быстрова и слушает, слушает...
Странное у Степана Кузьмича лицо. Иногда оно кажется высеченным из камня, иногда расплывчато, как туман, глаза то голубые, то железные, его можно любить или ненавидеть, но безразлично относиться к нему нельзя. Такова, вероятно, и революция. К ней нельзя безразлично...
- А теперь рассказывайте, - заканчивает Быстров. - Что думаете делать. Вот хоть ты! - Пальцем тычет в паренька, который согласно кивал ему во время выступления. - Вернешься вот ты с этого собрания, с чего начнешь?
