подбородка. Вернулась медсестра и сказала Бобу, что пришло время его матери отдохнуть, и он ушел.
Что касается похоронной церемонии, то принимать никаких решений ему не пришлось, потому что мать загодя продумала все до мелочей. Присутствовало человек десять-одиннадцать; кое-кого из них Боб узнал, то были женщины, с которыми она вместе работала, некоторые явились с мужьями, но никто из них не подошел познакомиться. Бобу пришло в голову, что эти люди, возможно, смотрят на него не как на сына покойной, а как на бремя, которое той пришлось нести на своих плечах при жизни, – несчастное внебрачное дитя во плоти.
Священник читал знакомые, даже, пожалуй, знакомые чересчур, зачитанные библейские тексты; похоже было на бубнеж присяги на верность, когда слова формируют фигуры в воздухе, но смысла в них нет. То, что оставалось еще от матери Боба, являлось свидетелем этому, удобно лежа в гробу, приоткрытом настолько, чтобы можно было увидеть лишь верхушку волос и затененную часть лица сбоку. Боб отметил такое расположение крышки сразу, как только вошел в зал, и поначалу предпринимать ничего не стал. Но вскоре это вызвало у него раздражение, сперва легкое, а потом и не очень. Перед скамьями стояла распорядительница похорон; когда ситуация с гробом стала Бобу невыносима, он поднялся со своего места и подошел к распорядительнице.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здравствуйте и вы, – отвечала она.
Боб объяснил, что он сын покойной, и распорядительница выразила ему сочувствие, сжав ему предплечье рукой в белой перчатке, и спросила, доволен ли он тем, как организовано прощание. Он ответил, что да, но его смущает вид гроба. Почему он так выглядит?
– Как именно, сэр?
– Совсем немного открыт.
Распорядительница понизила голос почти до шепота.
– Крышка гроба установлена согласно положению покойной.
Боб встревожился.
– О каком положении вы говорите?
Глаза женщины внезапно расширились, а лицо залилось краской до горла.
– Простите меня, боже мой! Я имела в виду указание. Положение – это указание. – Она выдохнула, сосредотачиваясь. – Гроб представлен в соответствии с распоряжением вашей матушки.
– Значит, это она решила, что все будет именно так? – спросил Боб.
– Совершенно верно, сэр, и, правду сказать, тут нет ничего необычного. Как полностью открытый, так и полностью закрытый гроб может выглядеть крайностью, стоит подумать о том, что там, внутри, находишься, понимаете ли, ты.
– Думаю, ей просто хотелось подглядеть.
– Да, сэр, вполне может быть, что и так.
– Что ж, благодарю вас.
– Да, сэр, спасибо.
Вернувшись к своему месту, Боб обнаружил, что там кто-то уже сидит. Это был упитанный джентльмен лет шестидесяти, предприниматель или что-то такое на вид, от которого разило одеколоном. Боб остановился над ним; мужчина мученически возвел на него глаза с выражением, которое говорило: сделай милость, уйди. Боб сел прямо перед ним в ряду поближе и возобновил свои наблюдения над похоронным процессом.
Два служителя в одинаковых белых рубашках, под горло застегнутых, вышли вперед, чтобы закрыть гроб. Один из них был молодой и в новой рубашке, в то время как другой – постарше и в рубашке уже поношенной; Боб подумал, надо же, как похожи, и задался вопросом, не связаны ли они кровными узами.
Выкатив гроб за дверь, служители покатили его по кладбищу, располагавшемуся окрест, а скорбящие, шаркая, извилистой тропкой кучно направились к вершине поросшего травкой холма. Там была установлена зеленая брезентовая палатка-тент, и под ней четыре ряда складных стульев; Боб занял место в хвосте стаи, и разящий одеколоном мужчина уселся с ним рядом.
Служители перенесли глянцевито блеснувший гроб на металлический поддон, установленный над открытой могилой. Служитель постарше что-то сказал на ухо младшему и пошел вниз по холму в направлении церкви. Младший некоторое время постоял, глядя в небо, а потом развернулся и с помощью лебедки начал опускать мать Боба в землю. Однако механизм лебедки то ли проржавел, то ли был засорен, и поэтому так скрипел, скрежетал и пронзительно визжал временами, что занял собой все внимание присутствующих, и они морщились от него, а некоторые затыкали уши. Мать Боба наполовину была уже под землей, когда скрежет затих, потому что рукоять лебедки застопорило, и намертво. Младший служитель принялся дергать ее в надежде, что она сдвинется, отчего поддон с гробом задергался так же, и всю группку зрителей неприятно задела мысль о том, что труп внутри гроба ерзает туда и сюда.
И Боб, и разящий одеколоном мужчина встали, вытянувшись вперед, готовые подойти и помочь служителю помоложе, когда служитель постарше вернулся, откуда уж он там шел, шагая так быстро, как только может идти человек, о котором не скажешь, что он бежит, и лицо у него было сосредоточенное и суровое, когда он своей рукой остановил руку младшего, охватив ее сверху. Тот, что постарше, снова сказал что-то на ухо тому, что помладше, и теперь уже младший направился вниз по склону. Служитель постарше обратился лицом к скорбящим и сказал голосом, который удивил Боба своей мелодичной деликатностью:
– Прошу вас, леди и джентльмены, проявить снисхождение. Я приношу извинения за срыв и задержку. Все та же история о противостоянии человека и машины! Уверяю вас, что человек одержит победу, но прошу потерпеть немного и буду благодарен за понимание.
Служитель постарше занялся осмотром механизма лебедки, в то время как наодеколоненный и Боб снова уселись. Все присутствующие молчали; сидели, глядя на гроб или не глядя, каждый погружен в свои мысли.
Тут с покатых кладбищенских холмов порывом налетел ветер, и брезентовый тент над головами туго надулся. Порыв стих, и брезент провис; но через несколько секунд ветер вернулся, причем сильней прежнего, так что палатку всю целиком приподняло над землей, как будто невидимая рука сверху схватила ее и вырвала с корнем. Боб вытянул шею, чтобы проследить за полетом палатки, как она вознеслась вертикально в воздух, а потом в том же положении приземлилась, и при этом опоры ее двигались подобно ногам, как у пьяной лошади, которая изо всех сил пытается на них устоять.
Палатка споткнулась, рухнула и улеглась плоско, а Боб, оглядываясь в поисках кого-нибудь, с кем можно было бы перекинуться озадаченным взглядом, приметил, что наодеколоненный тихо плачет. Глядит горестно на гроб и видеть не видит ни того, что Боб на него смотрит, ни даже того, что тент унесло ветром.
Служитель постарше тем временем ринулся за обрушившейся палаткой, и Боб последовал за ним, чтобы предложить свою помощь. Вместе они подняли палатку стоймя и повели назад, на место, по опоре в каждой руке, чтобы упрятать под ней – или переупрятать скорей – щурящихся теперь, потрепанных ветром скорбящих. Боб, вставляя доставшиеся ему опоры обратно
