ярче. Франция упала на бок, как собака, которая хочет, чтобы ей почесали живот, и французы уже готовы сотрудничать с врагом ради крошек еды.
Но час отмщения придет, нацистам его не избежать. Хотя бы потому, что не должны мальчишки лазить под столиками в кафе, где только что сидела эта компания, и собирать выброшенные окурки, чтобы принести домой, где дедушки вытряхнут из них остатки табака и наделают самокруток. Ходил слух, что Гитлер сам терпеть не мог сигареты и запрещал немцам курить и выпивать, но на этот приказ – пожалуй, единственный – нацисты плевали и потребляли табак и алкоголь в огромных количествах.
На тарелках тоже осталось достаточно еды, которую предстояло выбросить – ломтики картофеля, куски постного мяса в подливке, толстые ломти мягкого белого хлеба. А тот хлеб, который теперь предназначался для французов, был коричневым, с неприятной текстурой, безвкусным и то и дело вызывал изжогу.
Желудок Элейн скрутило от мучительного голода. Ей не стоило смотреть на остатки немецкого пиршества, чтобы не терзать себя понапрасну. Враг налетел на Францию, как саранча, и чревоугодие стало еще одним орудием войны; если Элейн не отведет взгляд, нацисты одержат еще одну маленькую победу.
Но как она себя ни уговаривала, она не могла оторваться от этих тарелок, особенно после того, как заметила золотистый кусочек масла на воздушном ломте белого хлеба с хрустящей корочкой, наполовину утонувшем в мясном соусе.
Элейн сглотнула, но ее рот продолжал наполняться слюной, даже когда они уже прошли мимо столиков. Дениз тоже замолчала, со всей очевидностью терзаемая тем же нестерпимым голодом, что и Элейн.
Какой-то смелый мальчишка бросил опасливый взгляд налево, затем направо, прежде чем схватить этот самый кусок хлеба с маслом. Элейн не могла его винить, ведь и она с трудом удержалась от искушения. Даже учитывая опасность попасть под арест или схлопотать пулю.
Вот почему гораздо лучше было попытаться вступить в Сопротивление, чем маяться дома от безделья, бессилия и голода.
Когда кафе и соблазн остались позади, Элейн наконец смогла сосредоточиться на более важных вопросах. Например, почему Дениз так странно посмотрела на нее накануне при упоминании Жозефа? Элейн именно поэтому и хотела оказаться с ней сегодня в связке и вот, склонившись к уху напарницы, словно сообщая сплетню, прошептала:
– Я хочу освободить мужа из Монлюка. Ты поможешь мне?
Дениз повернулась к Элейн, замедлив шаг, но не останавливаясь, чтобы не привлечь внимания. На ее лице возникло прежнее мрачное выражение, которое Элейн впервые увидела, когда упомянула о том, что Жозеф находится в тюрьме. В тех пор каждый раз, лежа в ожидании сна в чужой постели в незнакомой конспиративной квартире, она снова и снова возвращалась к этому воспоминанию.
И именно этот взгляд подтолкнул Элейн обратиться с подобной просьбой к Дениз. Если кто-то мог трезво оценить успех этой идеи, то только она.
– Из Монлюка не так-то просто выбраться. – Дениз настороженно огляделась. – В твоем случае глупо бросаться грудью на амбразуру.
Элейн окаменела, услышав подобный уничижительный ответ.
– А если бы твой муж оказался в тюрьме, что бы ты сделала?
– Ну уж точно не стала бы организовывать побег, имея на руках фальшивые документы, и тем самым подвергать его еще большему риску. – Дениз приподняла бровь и слегка покачала головой. – Подобная затея закончится тем, что вас обоих пристрелят. Лучше предоставь это Габриэлю, он чертовски везуч.
Дениз была права: как его ни назови – Габриэль ли, Этьен ли, – речь шла о человеке, который вышел из Первой мировой войны без единой царапины и всегда умудрялся выпутаться из любой передряги.
Но Элейн не собиралась так просто уступать.
– Мне кажется, тебя бы это не остановило, – сказала она, глядя прямо в темные глаза собеседницы.
– Не остановило бы, – согласилась Дениз. – Но я гораздо дольше, чем ты, училась сдерживать свои порывы.
Грустно, но в этих обидных словах скрывалась истина: Дениз бестрепетно смотрела в глаза любой опасности, она так давно состояла в Сопротивлении, что руки у нее никогда не дрожали и она не обращала никакого внимания на проходящих мимо нее немцев.
Женщины начали взбираться по крутой лестнице, и разговор утих, поскольку все темы оказались исчерпаны.
Они дошли до района Круа-Рус, где с выщербленных стен домов сползала краска, а из переулков тянуло лежалыми отбросами. Здесь было не так опасно, потому что немцы редко снисходили до патрулирования рабочих районов.
Когда Элейн и Дениз вошли в квартиру, то обнаружили там уже вернувшихся Николь и Жозетту, которые собирали конверты для второй порции посылок.
– Bonjour! – бодро воскликнула Николь. – Еще одна партия, и мы готовы. – Ее взгляд на минуту задержался на Элейн, и она продолжила: – Дениз, может, Жозетта отправится с тобой? А я покажу тут все Элейн.
– Да, я бы хотела получше осмотреть район, – поддержала та.
Они снова наполнили секретные отделения корзинок, и Элейн последовала за Николь на улицу. Сегодняшний наряд Николь повторял вчерашний, только юбка закрывала колено, а блузка в сине-белую полоску подчеркивала тонкую талию. В сочетании с красными губами и маникюром выходила очередная изящная демонстрация французского триколора. И на этот раз выбор цветов – Элейн не сомневалась – был намеренным.
В их группе всегда модно наряжалась именно Николь. Дениз придерживалась практичного стиля и носила простые платья и туфли на плоской подошве. Жозетта во многом разделяла тот же стиль, предпочитая нейтральные оттенки, благодаря которым не привлекала внимания в толпе. Единственным ее украшением был золотой крестик на блестящей цепочке, лежавший чуть пониже ямки на горле. Элейн же одевалась, как положено домохозяйке – чисто и опрятно, несмотря на дефицит мыла. Волосы она завивала и зачесывала назад с боков.
Николь уверенно шагала по улицам, так звонко постукивая по мостовой деревянными каблуками, что Элейн вспомнила песенку «Elle avait des semelles de bois» («Она носила деревянные башмаки»), которую, после того как стало невозможно найти резину и кожу для производства обуви, сочинил Анри Алибер. В прилипчивой мелодии явственно слышался перестук деревянных подошв по вымощенной булыжниками мостовой.
– Не позволяй Дениз так обращаться с тобой, – заметила Николь, поманив Элейн в переулок, где в нише располагался ряд почтовых ящиков. Убедившись, что вокруг никого нет, женщины опустили несколько конвертов в соответствии с адресами. – Она со всеми так себя ведет, – понизив голос, продолжила Николь. – Видимо, у коммунистов так принято.
Элейн удивленно вскинула брови, ощутив, как по спине пробежал холодок. Немцы первым делом собрали и увезли из страны коммунистов, и о них больше никто не слышал, и никто из них назад не
