на приступочке стою. Потерлась носом о мой рукав. Кстати, ты мне остался должен. Вот думаю, потребовать с тебя долг? Или срок давности уже вышел? Тебе это нужно для гормонального баланса? – спросил я. Возможно, ответила Гуля.
В светящемся окошке консьержа теперь торчала мужская голова. Капа умерла, сказала Гуля, прямо здесь, на рабочем месте.
У дубовой генеральской двери приложила палец к губам: раздеваться будем у меня в комнате. Разуваться тоже. Гуля осторожно затворила дверь, и мы, скрипя паркетом, как два воришки гуськом, на цыпочках – стекла горки в гостиной коротко блеснули отраженным светом – пробрались по темному коридору в комнату. Мне нужно позвонить, шепотом сказал я. Телефон стоял на полу рядом с неубранной кроватью. Когда-то такие кровати с пафосной резьбой по спинке называли арабскими. Набрал номер. Я приняла к сведению, холодно сказала Бета.
Всю свою одежду, как и в былые времена, Гуля грудой свалила на кресло, погасила свет и голышом нырнула под одеяло. Позвала из темноты: Крот, иди же! Какая ты быстрая! – ответил я. А то ж! – согласилась Гуля.
Внизу живота у нее поверх шрама от кесарева сечения появилась аляповатая татуировка.
Разбудила сухость во рту. В прежней советской жизни это называлось «сушняк». На нижней губе надувалась шишка – прикусила Гуля. Она спала на спине и тихо посвистывала носом. В окне неторопливо линяла ночь. В солнечном сплетении противно скребся острый коготок с заусенцем. Машина времени резко затормозила на отметке в пятьдесят лет – оказалось, что наши недавние постельные безумства к нынешней жизни уже не имеют никакого отношения. Они остались там – в далеком прошлом, в том, что еще до Эрика. Мучает совесть, что изменил жене? – вдруг спросила Гуля. Она по-прежнему лежала на спине, но ее глаза были открыты и смотрели в потолок. О чем ты? – с фальшивым удивлением спросил я и ловко нашелся: бывших жен не бывает. Какая к черту измена? Поцеловал Гулю в лоб и попросил принести воды. Она встала, выкопала из кучи на кресле красный халат, запахнулась, перетянула талию пояском. Магическое зрение выключилось. Серый утренний свет к Гуле был беспощаден. Пока она ходила за водой, я успел одеться и понял, что мне срочно нужно в туалет. Черт, это проблема! – сказала Гуля. Ладно, только быстро и желательно не касаться ногами пола. Уже у дубовой двери, когда я наклонился для прощального поцелуя, Гуля сказала: будем считать, что долг ты вернул. Теперь моя очередь возвращать долги. И – со всей силы залепила мне оплеуху. Удовлетворенно посмотрела снизу вверх, спросила: в расчете? Я засмеялся: ничья! Вот теперь можешь целовать!
Бета на меня обиделась. Ходила поджав губы. Я напомнил, что к двум мы должны быть у ортопеда – на примерку. Я еще не в маразме, помню, сказала Бета.
Вечером за ужином она была неразговорчива. Сначала я предположил, что дело в моем ночном загуле. Потом мне показалось, что она недовольна примеркой протезов. Потом подумал, что виной моя напористость – слишком активно вторгся в интимную, по ее мнению, область. К тому же ее смущало, что я трачу деньги, когда «положено бесплатно». За нашим уже традиционным кофе Бета старалась на меня не смотреть. Посуду мыла в многозначительной тишине – тарелки, отправляясь в сушку, звякали громче обычного. Попытался ее обнять: Беточка, ну скажи, чем я провинился? Отстраняясь, Бета выразительно повела плечом. Может, ты от меня устала? – спросил я. Между прочим, завтра пятница, девятый день, сказала Бета, ополаскивая столовые приборы. Уже? Так быстро? – удивился я. Уже. Вот увидишь, сегодня мадам Брошкина объявится. Тебя расстраивает, что я скоро уеду? – продолжил я налаживать отношения. Расстраивает. Помолчала и со значением сказала: но не только это. Что еще? – спросил я. Бета от ответа уклонилась: попробуй ей позвонить.
Телефон был под рукой. Игорек, ты? – как ни в чем ни бывало ответила Надя. Завтра жду к пяти, приходи обязательно. С Бертой Александровной, конечно. Ну что, спросила Бета удовлетворенно, знаю я эту породу? Покачала головой: знала бы Соня, кто ее Ленечку подберет. И в первый раз за вечер посмотрела на меня с любовью.
Я прошел в комнату, лег на диван. Встал, долго смотрел на книжную полку. Выдернул из тесного строя книжку. Вика считала несправедливым, что Чивера обошли Нобелевской. Если Чехова принять за единицу, говорила она, то Чивер – никак не меньше 0,9!
Открыл Чивера на середине. С шестидесятых годов, когда книга была издана, бумага настоялась, выжелтела. С чувством двоечника, решившего исправить отметку, прочитал подряд несколько рассказов. В Америке с беллетристикой я сталкивался только в залах ожидания аэропортов, когда листал кем-то брошенные глянцевые журналы. Реклама духов и часов в них выглядела правдоподобней, чем те истории, что публиковались на последних страницах. Чивер, конечно, был круче, ироничнее, зримее, но сопереживать его историям у меня не получалось. Может, потому, что они устарели. А может, потому, что и до сей поры не понимаю, как можно заниматься чем-то, кроме медицины. Врачей среди его героев не было, только неудовлетворенные домохозяйки, несчастные, тяготящиеся службой клерки, коммивояжеры, одержимые пьянством, похотью и детскими комплексами. Наверное, подобных людей немало и среди моих пациентов, но они мне интересны только как хирургическая проблема. Если же дистанция нарушается, если от меня начинают ожидать сочувствия, вымазывать соплями откровенности, я сразу ухожу в глухую оборону. С этим – уже не ко мне. Обычно в таких случаях я говорю: могу порекомендовать хорошего психолога, имея в виду, разумеется, Риту. Чем Вике, молодой советской женщине оказался так близок этот певец сытых нью-йоркских мидл-пригородов, что своего она нашла в нем, я не понимал тогда, не мог понять и сейчас. Чего ей не хватало? Зачем понадобился я? Она до мозга костей была доктором, может быть, в большей степени доктором, чем я, и это вполне достаточное условие для счастья – вся шелуха, вроде мужей и любовников, как оказалось, рано или поздно осыпается.
Вечером я набрал номер Кости Смирнова. Это его сестра, представился женский голос. Я смутно помнил ее маленькой девочкой с красным бантиком на макушке еще в Мирном. Костя теперь жил на «Щелковской».
А, это ты? – без всякого удивления спросил Костя. Как поживаешь? Показалось, что со мной разговаривает старик. Когда-то слово «старик» Костя без меры использовал для обращения к собеседнику. Все окей, сказал я, как ты? Херово, просипел в трубку Костя. Настоял на встрече. Костя без энтузиазма пригласил к себе. Договорились созвониться, когда прояснятся мои обстоятельства.
В тот же вечер позвонила Люся. Ты еще там долго? – спросила она. Я посчитала,
