– В каком смысле?
– Преподобный Паркер, наш капеллан, хочет прочитать с паствой «Верую».
– Каролина, мама ясно выразилась – никаких молитв.
– Знаю, я ему так и сказала.
– Ну, может, тогда я ему скажу? – предложил Джек.
Он встречался с преподобным Паркером лишь однажды – мудак этакий, ему, видите ли, до усрачки обидно, что на службу по Эмме его не позвали, вот пытается напроситься на службу по Алисе.
– Я думаю, мы можем с ним договориться, Джек, – прошептала мисс Вурц.
Орган зазвучал тише, девичьи голоса куда-то пропали. Наверное, Вурц вышла из часовни, Джек расслышал скрип ее туфель по каменному полу.
– Ну и что мы ему предложим?
– Пусть прочтет двадцать третий псалом. Что-то он все равно будет читать, у него такой вид, что он лопнет, но встанет у алтаря, – сказала Каролина уже нормальным голосом.
– Мама сказала, чтобы никто ничего не говорил. Псалом – чем он отличается от молитвы?
– Джек, преподобный Паркер – все-таки капеллан, не забывай.
– Ну, если из двух зол надо выбрать меньшее, тогда уж лучше двадцать третий псалом, чем «Верую», – отступил Джек.
– Отлично, но, кажется, возникло еще одно небольшое затруднение, – продолжила мисс Вурц.
Джек уже не слышал ни хора, ни органа. Наверное, Каролина успела пройти от часовни до главного входа и ее голос стало заглушать что-то совсем другое.
– Боже мой! – воскликнула мисс Вурц на фоне грохота мотоциклетных двигателей; в самом деле, оглохнуть можно.
Видимо, подумал Джек, затруднение вовсе не маленькое.
– Что там у вас творится? – спросил он, хотя сам уже догадался.
Мать рассказывала ему, что на тату-съезды первыми слетаются байкеры; наверное, эти решили заявиться пораньше и забить место на парковке.
– Силы небесные, да тут целая банда мотоциклистов! – воскликнула Каролина Вурц так громко, что ее услышала миссис Оустлер. – Объясните мне, ради всего святого, что они делают перед дверьми школы для девочек?
– Я сейчас буду, – сказал Джек. – А вы покамест заприте двери общежития на амбарный замок.
– Джек, твоя мама прокляла нас. Готова спорить, веселье только начинается, – проговорила Лесли, еще сильнее обхватив голову руками.
Джек уже успел поговорить с Каролиной про ее переписку с папой. Тот, оказывается, проявлял большой интерес к занятиям Джека изящными искусствами.
– Да, он очень интересовался твоим развитием, – сказала мисс Вурц.
– Это еще пока я был в Святой Хильде?
– Разумеется, Джек, речь идет о твоих первых шагах в драматическом ремесле…
– Вы имеете в виду, в ваших постановках…
– Особенно папу восхитили твои успехи в женских ролях – хотя отнюдь не только, – продолжала мисс Вурц. – Я думала, что Уильяму особенно понравится, как нам с тобой удалось прийти к мысли о том, что он, твой отец, и есть твой особенный, единственный зритель. Надеюсь, ты не забыл…
– Как я могу это забыть!
– А Уильяму вовсе это не понравилось, – мрачно поведала Джеку Каролина. – Он был против и изложил мне свое недовольство в самых сильных выражениях!
– Он не хотел быть моим единственным зрителем?
– Нет, ему не понравилась сама идея играть для единственного зрителя. Уильям отверг ее из эстетических соображений.
– Почему? – спросил Джек, отметив, что Вурц называет папу по имени.
Она тяжело вздохнула, и ее восхитительная хрупкая красота стала как-то особенно заметна.
– Мне-то кажется, – сказала она, – его идеи больше применимы к органу.
– Почему именно к органу?
– Твой папа настаивал, чтобы я учила тебя играть от сердца, раскрывать зрителям самую душу, Джек. А зрители это или слушатели – ну, ты должен воображать себе, говорил Уильям, что это все несчастные, неудачливые, одинокие, заблудшие души, которым место на самых задних скамьях в церкви, если не дальше.
– Если не дальше?
– Он имел в виду, что играть надо для тех, кто стоит у входа и на паперти, и для пьяниц, валяющихся в канавах и переулках рядом с церковью. Так говорил Уильям.
Ага, он имел в виду, что играть надо и для проституток, если те находятся достаточно близко от Аудекерк, подумал Джек; видимо, папа хотел, чтобы он старался тронуть сердца куда большего числа людей. Какой там единственный зритель! Если ты актер, настоящий актер – ты должен тронуть сердца всех.
– Понимаю, – сказал он.
– Кстати, то, что у нас с ним было, и перепиской-то назвать нельзя, Джек. Мы написали друг другу два-три письма. Пожалуйста, не воображай, будто я до сих пор получаю от него весточки.
– Но он же преподавал в школе, пусть недолго, и вы тоже уже там работали, – сказал Джек. – Вы же знали его, Каролина?
Этот разговор состоялся накануне поминок. Джек и мисс Вурц сидели в кофейне на углу Лонсдейл-роуд и Спадайны. Каролина надела синие джинсы и мужскую фланелевую рубашку, под которой, кажется, не было лифчика, – такой Джек ее никогда не видел. Для женщины за пятьдесят она выглядела сногсшибательно, просто лучилась. Высокие скулы, тонко очерченный подбородок, персиковая кожа – перед ней невозможно устоять! Она снова вздохнула и провела рукой по вьющимся волосам (уже седым, но все еще блестящим); в свете солнца казалось, они цвета аспидного сланца.
– Да, Джек, если тебе так нужно знать, – да, я знала его, – сказала она и, опустив взгляд, продолжила тихим голосом: – Он подарил мне мою самую любимую, лучшую одежду. Он хорошо понимал, какой женщине что идет. Возможно, его подарки сейчас будут казаться старомодными, но я до сих пор их люблю, Джек.
Не случайно Эмма заметила ее одежду! Взглянув на Джека, Каролина поняла, что он не в силах произнести ни слова; она взяла его за руку.
– Он не просто был моим любовником – он был моим единственным любовником, – сказала она. – Ну, долго мы не
