В зале гостей ждала гигантская ванна, полная льда и банок с пивом; слышались звуки извлекаемых пробок. На неизвестно откуда взявшихся столах красовались ломти ростбифа и тарелки с жареными сосисками – ничего похожего на обычные кубики сыра на шпажках.
– Кто это все заказал? – удивился Джек.
– Я, – ответила Лесли, – пришлось еще несколько раз посылать Пиви.
Росомаха Валли и Ластоногий Фолькман о чем-то громко ругались.
– Это их мичиганские дела, – дипломатично объяснил Барсук Шульц и отправился разнимать спорщиков.
Жена Барсука, Малышка Куриное Крылышко, взяла Лесли под руку, Чернильный Джо из Цинциннати обнял ее за плечо (на тыльной стороне ладони у него красовался туз пик, побивший туза червей).
– Будете у нас в Норфолке, – сказал Майк Ночная Смена, – я вам покажу город, как вам его никто не покажет!
– Они ее обожали, подумать только! – выдохнула Лесли, обращаясь к Джеку. – Милый, пригласи их к нам, пусть остаются.
Скользкий Эдди Эспозито показывал ей свое «Грехопадение», выведенное на животе; работа, конечно, Дочурки Алисы.
– Мне их всех пригласить? – переспросил Джек. – Всех, к нам?
– Разумеется, всех, разумеется, к нам! – подтвердила Лесли. – Где же еще им ночевать?
Но можно хотя бы не звать сестер Скреткович, подумал Джек, хотя бы не обеих вместе. Одну еще так-сяк – ту, которая не была замужем за Плосконосым Томом. Но тут Джек понял, что, когда собираются татуировщики, ничего нельзя контролировать – можно лишь плыть вместе с потоком, как говорило Алисино поколение.
Мисс Вурц была на высоте, хвалила байкерские успехи в хоровом пении. Джек, как обычно, не пил, поэтому наблюдал за происходящим, как овчарка за стадом. Но все вели себя отменно, даже спор между Ластоногим Фолькманом и Росомахой Валли не перерос в драку.
Еще одна неожиданность – реакция одноклассниц миссис Оустлер, им все жутко понравилось. Старинные подруги давненько не видели столько «кожи» сразу – возможно, никогда столько не видели. Никто не стоял на месте, в зале на полную мощность звучал Боб Дилан.
Мама всегда говорила, что Джерри Своллоу – традиционалист; если бы Джек хорошенько подумал, что это значит, то узнал бы его быстрее. У Джерри на бицепсе была выведена симпатичная женщина в головном уборе медсестры – что может быть традиционнее! На футболке читалась надпись по-японски, и еще одна – на правом предплечье.
– Работа Кадзуо Огури, – гордо сказал он Джеку.
Оказывается, Джерри прилетел из самого Нью-Глазго, что в Новой Шотландии, а до того позвонил доброй сотне старых друзей.
– Знаешь, Джеки, мы, старики, держимся друг за друга.
Джек поблагодарил его за приезд, ведь до Торонто не ближний путь.
– О юноша, – сказал Матросик Джерри, – вы еще так мало знаете! Жизнь – вот это настоящая дальняя дорога, по сравнению с этим добраться сюда из Новой Шотландии сущий пустяк.
Позднее, перезнакомившись со всеми гостями (за ним повсюду ходили девчонки из интерната этаким почетным, хотя и не-вполне-девственным караулом), Джек заметил в углу еще одного знакомого. Под звуки «Rainy Day Women # 12 & 35» (от Боба Дилана) Джек направился к скромно стоящему поодаль человеку, внимавшему песне старого барда под баскетбольным кольцом. Судя по всему, он был под кайфом, причем давно. Джек сразу узнал его – у кого еще такое мечтательное лицо, такие странные намеки на бакенбарды (ему под пятьдесят, если не больше, а борода толком не растет, вот незадача!), такой самоуничижительный свет в глазах, которые всегда смотрят только вниз; да-да, перед ним стоял тот самый человек, который никогда – ни сейчас, ни в свою бытность подмастерьем Тату-Тео на Зеедейк – не верил в свой талант (впрочем, таланта у него было немного).
– Ладно, идет, только не очередное разбитое сердце, мне сердца уже осточертели, что целые, что разбитые, – сказала Алиса Робби де Виту на прощание.
И Робби согласился на ее автограф у себя на правом плече. Когда Джек подошел, он и показал ему потускневшие буквы «Дочурка Алиса».
– Все слушаешь дер Циммермана, Джеки? – спросил Робби.
– Ден Циммерман, Робби, как же без него, – ответил Джек.
– Что и говорить, я не чета всем этим ребятам, – сказал Робби, обведя рукой зал, – ничего у меня в Амстердаме не вышло.
– Обидно.
– Я теперь в Роттердаме, у меня свой салон, но я все равно лишь подмастерье, ты понимаешь, о чем я. Но дела идут неплохо, – сказал он, тряся головой; Джек понял, почему узнал его позднее других, – Робби начал лысеть, плюс появились морщины вокруг слезящихся глаз.
– Что было в Амстердаме, Робби? Что приключилось с мамой? С чего она взяла и вернулась в Канаду?
– О, Джеки, не надо об этом. Не трогай лихо, оно давно издохло.
Он имел в виду «не буди лихо, пока оно тихо», но Джек понял.
– Я помню ту ночь, когда она стала проституткой. Ну, по крайней мере, вела себя как проститутка, – сказал Джек. – За мной присматривали Саския и Элс. А ты принес маме косяк.
– Джеки, не надо, – сказал Робби.
– Мой папа не ездил ни в какую Австралию. Он все время был в Амстердаме.
– У твоего отца было много поклонников и друзей, так что твоя мама просто не выдержала.
– В каком смысле не выдержала?
Робби чуть не упал, сделав шаг вперед под музыку, потом еще раз показал Джеку мамину подпись у себя на плече, словно вызывая его – мол, можешь ударить меня, но я принадлежу ей.
– Я не предам ее, Джек, – сказал он. – Пожалуйста, не пытай меня.
– Извини, Робби.
Джеку стало стыдно, не стоило так агрессивно нападать на него.
Робби обнял Джека за шею, уткнулся лбом ему в нос.
– Ты не думай, мама тебя любила. Но она никого, даже тебя, не любила так,
