Эва сняла свой синий в пятнах халат и осталась в чем-то клетчатом:
- Сиреневые отсветы... может быть, потому что я такая сиреньщица! Когда сирень цветет, у меня вся комната в букетах. И все мне мало.
Он намек понял: весной будет дарить ей по три букета сирени в день! И вдруг ему захотелось быть веткой сирени и гладить Эву по щеке, когда она наклонится насладиться ароматом...
Гоша заметил, что без рабочего халата Эва стала другой. А, вот в чем дело! Она была неласкова, потому что стеснялась, что предстала передо мной в явно смешном виде.
- Ты хочешь сфотографироваться? - спросила Эва.
- Да вообще-то... я и не знал, что ты фотографируешь.
- Тогда... - она вопросительно смотрела на него несколько секунд.
Смотрит на меня, как на репейник. А зачем звала: приходи-приходи. Тень с кудрями Эвы двигалась параллельно по стене, и он подумал: писала письмо Эвелина, а встречает его скорее тень вот эта - с кудрями, но тень. Ничего в ней нет из того письма!
Писала "подсолнух-подсолнух", а сама перебирает фотографии и не смотрит в мою сторону. Он же только и делал, что смотрел на нее. У Эвы были странные кудри, в розы свивавшиеся - нет, в полурозы, в намеки на розы...
- Так что, - еще раз спросила Эва скучным голосом, - тебя сфотографировать?
Времена года внутри Георгия стремительно неслись: только что была зима, по которой он шел к Эве, затем мысленно он уже подарил ей полный стол букетов сирени весной, а вот уже - осень без лета, все надежды осыпались, как желтые листья... где-то там, в душе.
Он сделал некий извинительный жест и собрался уходить.
Тут вдруг за стеной женский голос громко затянул: "Светит незнакомая звезда - снова мы оторваны от дома...". Гоша и без песни понял: зря он сегодня оторвался от дома - там было так хорошо, а здесь...
"На-де-е-е-жда-а-а - мой компас земной, а удача - награда за смелость", - продолжали петь за стеной.
Да, удача - награда за смелость, повторил про себя Гоша, но я не струсил - пришел. Однако оставаться здесь сейчас становилось нестерпимо трудно - нужно уходить.
- Ну, я пошел, - сказал он надломленным голосом, надеясь, что она задержит его.
И она задержала:
- Подожди! Мой табунок не поверит, что ты был у нас в гостях!
- Табунок - это что?
- Это кто. Девчонки из комнаты. Можно, я тебя за столом сфотографирую?
Она выдвинула из-под кровати свой чемодан и раскрыла его. И когда открылся чемодан посреди этой бедной общежитской комнаты - словно открылась ее душа! Там сверху лежал томик Сэлинджера, в углу - старая медная иконка, а сбоку - фотоаппарат. Он впервые увидел ее в ореоле письма! Эва, так вот ты какая!
Со стесненным сердцем Гоша двинулся к стулу и сильно стукнулся о край металлической кровати. Хромая, дошел до стула и сел. Когда Эва наставила на него объектив фотоаппарата, он вдруг увидел, как она красиво щурится, и в сердце... что-то...
- Конфеты - увы - растаяли... - сказал он.
- Подожди, я провожу тебя, такого хромого, больного.
Они вышли. Гоша взял ее сначала за рукав пальто, Эвелина не возражала, тогда он взял ее за руку. Понимал, что хватил через край, но не мог остановиться. Рука была маленькая и родная. Совсем своя.
- Сегодня опрокинул букет...
- Покинул банкет? Ты был на банкете - в честь кого?
Он понял, что - держа Эву за руку - весь расслабился до такой степени, что даже дикция нарушилась - в таком, значит, напряжении был до...
- Опрокинул букет, когда думал о пряди волос над ухом...- вдруг он вспомнил, что говорить о письме нельзя, и закрыл рот, только сильнее сжал Эвину руку.
Законная луна. На самой верхушке дерева расцвели вороны. Это значит: завтра будет похолодание, а Эва южанка, ей трудно переносить большие холода. На секунду захотелось, чтоб дерево с воронами стало маленьким, как куст, и его можно было бы погладить руками, как собаку. Но если б Эве не было трудно в холода на Урале, она бы не написала - может - это письмо...
С вокзала потянуло запахом гари и еще чем-то неуловимо связанным с далекими путешествиями и счастьем. Ему, конечно, очень хотелось спросить, кто же эта таинственная Н.Н. в письме, но понимал, что этим можно все испортить. Сказал другое:
- А теперь я тебя провожу! Видишь - я уже почти не хромаю, боль прошла.
Прощаясь у общежития, он поцеловал у нее руку и сказал: "Спасибо!"
- За что? - спросила Эва.
- За все, - туманно ответил Гоша, имея в виду письмо, но не упоминая его вслух, раз она просила об этом.
В конце учебного года все из общежития разъехались, а Эва болела, лежала с температурой. Гоша бегал в аптеку и в магазин. Когда температура спала, она сказала: как хорошо, что ты рядом! Он обрадовался и оказался больше, чем рядом.
Дальше следует сразу рассказать о том, что лишь перед свадьбой Гоша спросил Эву: кого же она имела в виду под Н.Н. в том письме.
- В каком письме? Ты о чем?
Гоша промолчал. Значит, сейчас нельзя еще говорить о письме. Но дома он достал конверт. Да - почерк не очень похож на Эвин, ее-то почерк он уже знал - рядом сидели на лекциях. Но ведь она сама отмечает в письме, что от волнения почерк изменился...
Во время медового месяца он еще раз завел речь о том, кто же эта Н.Н., и вдруг Эва потребовала показать ей странное письмо, потому что она никогда ничего не писала.
Так они вычислили, что письмо написала Горланова (по моему характерному Ж).
На самом деле я писала его не одна, а с другом Гоши Веней.
Дело было так. Однажды Гоша рассказал кому-то, как Веня писал мне записку, чтоб оставить в ручке запертой общежитской двери нервно-любовно-прощальное письмо. Чуть ли не на вокзал он собрался, чуть ли не под поезд... Все бывает в жизни. И это были, к счастью, просто мысли, просто не застал меня и вспылил. А на пути к вокзалу он встретил меня и успокоился. Зачем Гоша прочел записку, да еще и рассказывает об этом! Мы с Веней в отместку решили написать Гоше любовное письмо от первой попавшейся студентки. Понятно, что Н.Н. - тоже выдуманная фигура.
Когда на другой день я встретила Эву, она не ответила на мое приветствие. Только бросила на меня ненавидящий взгляд.
Я ночь не спала: все представляла, как она не спит - ненавидит меня. Шлет токи ненависти.
- Какие токи ночью гуляют по Перми - не попади под них, - смеялась моя подруга Лина. - Нина, ты же им счастье помогла найти, все спят, никто не злится, поверь.
И в самом деле: молодость отходчива.
С тех пор прошло тридцать лет.
Жизнь сама отвеивает мелкие обиды. Гоша меня давно простил. Дарит сюжеты (очень хорошие). Эва редко ездит в свой Донецк (уже хребтом приросла к Уральскому хребту). Недавно мы с мужем были у них на банкете по случаю защиты Гошей докторской диссертации. Сочинили шуточные стихи, которые кончались словами: О Гоша, Гоша, помоги культуре прочистить мозги!
- Ты мне советуешь, мой друг любезный? - переспрашивала Эва мужа - о рыбе, которую пора подавать.
И вдруг на днях - поздний звонок телефона. Голос Гоши:
- Стас из Москвы приехал в гости. Можно мы зайдем сейчас к вам?
- Конечно! Я буду очень-очень рада. Только Славы нет дома - на работе.
Они пришли втроем - с женой Стаса. Стас все такой же аристократ, лотмановские усы, говорит "лиЦература" вместо "литература", и это ему идет. Вручая мне бутылку вина, со значением декламирует:
- Вино нашей родины.
Цитата из Джойса - понимаю. И, подтягиваясь к уровню гостей, произношу про ворон:
- Чего-то неверморы раскричались во дворе...
Стас знакомит меня с женой Радой. Я - думая, что это вторая жена киваю:
- Хорошо вас знаю! Все мои дети готовились в университет по учебнику, который вы написали в соавторстве со Стасом.
- Нет, то писала не я. Я - еще будущий соавтор.
- Так, значит, вы - третья жена! - смотрю в глаза Стасу и вдруг брякаю: - Но надеюсь, что эта последняя?
И тут Рада мне отвечает:
- Но вы же нагадали ему в молодости, что у него будет три жены. Только Стас не помнит, сколько вы детей тогда нагадали. Один сын в одном браке у него есть, а вот дальше - надо ли нам заводить тоже?
Она улыбается: мол, хотите - за шутку такой вопрос сочтите.
А мне не до шуток. Зачем я, как дура, всем гадала-то! Господи, какой грех...
- Но я все выдумывала - карты были для виду, а на самом деле это проба пера, что ли... сочиняла я, с потолка.
Что же это выходит? Одному брату - Гоше - я устроила счастливую судьбу, а другому - три брака! Дура была, прости Господи!
Уж не стала говорить, что читала мемуары Голованова, во втором томе у него уже вторая жена, а в третьем - третья, - и как мне это было тяжело...
Хлопок! Это просто бутылка из-под минералки распрямилась с таким звуком. Наливали из нее и сплюснули, но воздух пробрался все-таки внутрь.
А сердце мое улетело за шкаф или дальше - в общем, словно из меня вылетело, и внутри пусто стало. Хлопок случился сейчас, а сердце... давно когда муж от меня уходил к другой. Вот каково предыдущей жене Стаса лишиться такого умницы? Я никогда ее не видела, но жалко всех женщин всегда...
