Мы допили коньяк и поехали в какую-то квартиру на "Беговую", где норвеговские знакомые поэты читали стихи. Все они работали, как и мы, черт знает кем, все были необыкновенно талантливы, умны и уверены в своем блестящем будущем. К часу ночи поэты разошлись, пора было уходить и нам, но Норвегов никуда не торопился. Он сказал, что его последняя захаровская электричка ушла, на такси у него денег нет, расположился на диване, пил сухое вино, ревниво передразнивал поэтов и пытался рассмешить хозяйку, молодую девицу, которая недавно вышла замуж, но муж по какой-то причине отсутствовал. Норвегов ее дружески приобнимал, предлагал выпить на брудершафт, и я несколько изумленно следил за его ухаживаниями. Институт брака представлялся мне в ту пору священным. Сперва девушка сбрасывала его руку довольно вяло, потом решительнее, но он был настойчив. Странное дело, мне хватило бы десятой доли той пренебрежительности, с какой она отмахивалась от его полупьяных приставаний, он норовил ее подпоить, но вместо этого подпоился сам до состояния невменяемого.
Мне это надоело ужасно, и я сказал, что ухожу.
- Нет уж, уходите оба, - запротестовала хозяйка.
- Ты меня выгоняешь?
- Заберите его, пожалуйста.
- Он не маленький, - буркнул я.
- Подожди меня минутку на улице, я сейчас, - заявил Норвегов и шепотом добавил: - Иди, иди. С женщинами надо быть не гордым, а настойчивым.
Я немножко постоял на улице, покурил, но из дома никто не вышел. Я не завидовал, не ревновал - я был разочарован. Девушка мне и самому понравилась, и то, что она все-таки не выгнала Норвегова, меня огорчило. Мне стало так грустно, что, вернувшись домой, я выпил еще водки и саркастически вспомнил маму, которая переживала из-за того, что я не женат.
Разбудил меня звонок в дверь. Спросонья я почему-то подумал, что это вернулась Лена Северинова, и стал торопливо надевать штаны и рубашку.
На пороге стояла старуха с верхнего этажа. Она смотрела на меня ясными глазами. Но что-то очень странное было в этих застывших глазах.
- Я, батюшко, повиниться пришла. Солгала я тебе. Это я тебя залила. Стирать стала и залила. А потом как увидала, то все в ванной вытерла.
Я уже забыл про залитый потолок и смотрел на старуху недоуменно.
- А тут стала перед исповедью грехи перебирать и вспомнила. Ты прости меня старую.
- Бабушка, а почему у вас ночью свет всегда горит?
- А я его не вижу, - ответила старуха. - Я, батюшко, от рождения слепая.
Она твердо пошла по коридору, а я отправился спать. В дверь зазвонили снова. На пороге стоял Норвегов.
- Ты чего? - спросил я.
- Ничего, - сказал он и печально добавил: - Ничего.
Честность была его несомненной добродетелью. Норвегов никогда не приписывал себе недействительных побед.
- Хотя я уверен, что с мужем она несчастлива, - сказал он, снимая маленькие ботинки. - Счастливые женщины выглядят иначе. У меня на это нюх.
Я рассказал ему про старуху.
- Лопух ты, братец. Надо было у нее талоны на водку попросить, сказал он, зевая.
Мы еще немножко выпили и легли спать. А наутро взяли резиновую лодку, сели в электричку и поехали на Оку под Серпухов. Ока кишела рыбой, но, сколько я ни закидывал спиннинг, у меня не брало. Палатки у нас с собой не было, мы спали под открытым небом, варили макароны с тушенкой, слушали соловьев, а на другой день, когда плыли метрах в пятидесяти от левого берега Оки, Норвегов увидел барахтающегося в воде попугая. Вода была еще совсем холодная, попугай выбивался из сил, объемистый мужик мощно загребал по направлению к нему, и громко кричали на берегу маленькая остролицая девочка и ее мать.
- Туда! - скомандовал Норвегов.
Мы успели вытащить попугая в последний момент. Еще мгновение, и дурная птица, убежавшая от своих докучливых хозяев и вообразившая, что перед нею воды никак не меньше, чем Лимпомпо, сгинула бы в Оке. Но когда Норвегов схватил ее, попугай извернулся и со всей дури клюнул своего спасителя в палец. Норвегов сжал его, попугай издал хриплый звук и обмяк.
- Эй, эй, потише там! - завопил подплывший к нам синий от холода мужик с круглыми бабьми плечами. - Он знаете каких денег стоит!
- Ничего себе! - возмутился Норвегов. - Мы ихнего попугая, рискуя жизнью, спасли, а нас же еще и ругают. Может, его обратно выпустить?
- Я те выпущу! - сказал мужик, тяжело дыша, и уцепился за лодку.
Девочка на берегу хлопала в ладоши и приседала вокруг клетки, попугай открыл один глаз, потом другой и возмущенно заверещал, а Норвегов мрачно рассуждал:
- Вот если бы я рассказал этой крале с "Беговой", что в мае месяце меня укусил на реке Оке попугай, она бы меня точно не выставила. До крови, гад, куснул. А у него заразы никакой нету? Откуда ты знаешь?
В Пущине мы увидели на берегу девушку в белом платье. Она весело помахала нам рукой.
- До Каширы далеко? - крикнул Норвегов.
Девушка принялась объяснять. Она очень слабо разбиралась в географии, не соображала, в какой стороне что находится и куда течет река, говорила путано, но нам нравилось болтать с ней, а ей с нами, и мы все трое смеялись. На берегу появился смурной человек в майке и тренировочных штанах с пузырями на коленях.
- В чем дело, Света?
- Вот ребята не знают, куда им плыть. А еще говорят, что у нас в Оке водятся попугаи. Представляешь?
- Представляю, - сказал он хмуро.
Он все быстро и толково нам объяснил, девушка замахала нам рукой, но Норвегов сделался печален.
- И почему только они выходят замуж за таких уродов? Не знаешь? А я знаю. Потому что мы на них не женимся. Они хотят замуж. А мы хотим гулять. Ну куда нам жениться? Какой из меня или из тебя муж? Разве что фиктивный.
Мы плыли до поздней ночи, и приставать к берегу не хотелось, ночь была теплая, звездная, какие редко случаются в начале мая. Вода тихо плескалась возле бортов лодки, соловьи в прибрежных кустах пели, как сумасшедшие. Мы бросили весла, курили и смотрели, как нас уносит течение. В темноте мерцали огни бакенов, иногда нас обгоняли большие баржи с сигнальными огнями, и снова становилось тихо.
- А давай не вернемся? - предложил Норвегов. - Ока впадает в Волгу. Волга в Каспийское море. Через пару месяцев мы приплывем в Персию и, когда приедем домой, расскажем такое, что все девушки будут нашими.
- У нас нет денег и еды.
- Неужели ты думаешь, что на русской ферме нам откажутся дать молока?
С русской фермы нас прогнали на следующий день матюками. Я шел вслед за Норвеговым по нарядной приокской деревне, где дома, свежепокрашенные в веселые голубые и желтые цвета, удивительно контрастировали с разбитыми дорогами и не высыхающими лужами. Вожатый мой не унывал - он зашел в один дом, в другой, третий, и мало-помалу мы набрали себе на пропитание.
- Дойдем до Мурома, - объявил Норвегов. - Пошли матери телеграмму, пусть высылает деньги на обратную дорогу.
За Рязанью лиственные и хвойные леса отступили, Ока текла в пустынных глинистых берегах, кое-где из них выходя и заливая луга. Вокруг было множество птиц, они летали высоко над землей, носились низко над водой, плавали, ныряли, сидели на островках, кричали. Все зеленело и распускалось вокруг, воздух накатывался волнами и тек, как еще одна громадная, разлившаяся в половодье река. Иногда встречались деревни или одинокие избы, в которых жили бакенщики, но часто мы не видели за день ни души. С дровами было плохо, зато хорошо с комарами. Мы стали черными от солнца и опухшими от укусов.
Перед Касимовом погода испортилась, задул ветер и пошел холодный дождь. Мы лежали под полиэтиленом, курили, раздражая дымом пустой желудок, и хотели домой. А потом так же стояли и мокли на шоссе со своими рюкзаками и лодкой. Однако никто не останавливался. Холодно, голодно и плохо было так, что, мне казалось, это не кончится никогда и на этом месте я умру. Не шевелиться было невозможно, а стоило пошевелиться, как мокрая одежда от носков до воротника рубашки прилипала к телу. Норвегов махал руками, одной и двумя, вытягивал кулак с оттопыренным большим пальцем вниз, переворачивал его наверх, но ничего не помогало. Обдавая нас брызгами, тяжело груженные машины проезжали мимо.
- Вот суки!
Уже смеркалось, когда из притормозившего "Камаза" высунулась чернявая рожа и, сверкнув зубами, сказала:
- Здэс нэ стойтэ, рэбята. Здэс рядом ГАИ. Далше, далше идытэ.
- Фигня! - воскликнул Норвегов и двинулся в сторону молодого белобрысого мента, должно быть, нашего сверстника. - Браток, помоги до Москвы добраться.
Гаишник в брезентовом плаще махнул палкой и остановил первого попавшегося дальнобойщика.
- Да куда я их двоих с хотулями в кабину посажу? - возмутился водитель:. - Сейчас автобус пойдет. Пусть на нем едут.
- Залезайте, хлопцы. Остановят - скажешь, я разрешил, - лениво приказал служивый. Ему нравилось показывать свою власть.
Шофер ругался и говорил, что ни в какую Москву он не едет
- А нам, батя, хоть куда - только б под дождем не стоять. Ты же не с "Икаруса" московского, посреди дороги людей не высадишь, правда?
