И здесь идет посадка. Парень в военной форме, с черной повязкой на глазу, подсаживает на ступеньку девочку лет семи-восьми с большими, задумчивыми, серьезными до мрачности глазами.
Подходит человек с погонами майора и туго набитым корреспондентским планшетом, в руке у него цинковое ведро. Левая рука на перевязи. В человеке, хоть он и молод, без труда можно узнать корреспондента Сергеева. Он опускает ведро на землю и помогает забраться в вагон молодой беременной женщине, жене погибшего бригврача. Следом за ней поднимается ее подруга, черненькая девушка, похожая на галчонка.
Подходят трое одинаково одетых мужчин: на всех шинели, поверх дождевики, ушанки, через плечо полевые сумки. Один из них, самый молодой, опирается на палочку.
- Ого! - весело приветствует их Сергеев. - Весь цвет обкома! Куда путь держим?
- На места! - отвечает пожилой инструктор Сердюков. - Это что - боевой трофей? - щелкает он пальцем по цинковому ведру.
- Там миноги, - поясняет корреспондент. Инструкторы дружно смеются.
- Трогательное единодушие, - замечает маленький, полный инструктор Афанасьев.
Слышится сильный паровозный гудок. Бойцы задраивают дверцы теплушек, набитых пленными.
- Прошу садиться в спальный вагон прямого сообщения с тем светом! басит Сердюков, и его товарищи поочередно забираются в вагон.
Лязгают буфера, содрогается всем своим дряхлым телом вагончик. И тут, запыхавшись, подбегает полная, немолодая, со свежим, розовым лицом женщина. Она швыряет свои узлы в вагон.
- Скорей, мамаша! - кричит Сердюков и помогает женщине взобраться на площадку.
- Спасибо, милок! - добродушно улыбается женщина. - Все ж ки успела!.. - Она высовывается наружу, на ее полном, добром лице выражение боли и нежности. - Прощай, мой город, - шепчет она, - прощай Волга!..
...Медленно ползет длинный эшелон по голой, выжженной, вытоптанной, изжеванной снарядами и бомбами сталинградской земле.
Внутри маленького вагончика, где едут наши герои, залаживается своя дорожная жизнь. В средней части вагончика сняты скамейки, здесь установлена печуужа с трубой, выходящей в крышу вагона.
Одноглазый парень "оккупировал" две скамейки, ближайшие к печке. На одной он уложил девочку, на другой готов растянуться сам, но ему мешает черненькая девушка.
- Эй, боец! - говорит она свободным, независимым тоном.
- Освобождай койку!
- Еще чего! У меня тут ребенок!
- А у меня?.. - черненькая показывает глазами на бременную подругу. Хуже всякого ребенка.
Одноглазый парень послушно освобождает койку. И тут же испуганно вскакивает девочка
- Ты куда?..
- Да никуда! Что ты, глупенькая? Я же с тобой, - с нежностью, странной для его мужественного облика, смуглого, заветренного лица и преречеркнутого повязкой глаза, отвечает боец и пристраивается на лавке рядом с девочкой.
Черненькая смотрит на него с удивлением.
- Сестренка? - спрашивает она,
- Дочка, - твердо глядя ей в глаза, отвечает боец. Появляется с ворохом сена полная, добродушная женщина, едва не опоздавшая на поезд.
- Хоть на полу, да все к теплу поближе, - весело говорит она, сваливая ворох сена возле печурки.
- Что ж вы, тетя наша, - замечает одноглазый.
- Это как же тебя, милок, понять?
- А так, что вы всю оборону под самым жутким огнем обитались, а тут...
Другие пассажиры прислушиваются к их разговору.
- Правда твоя! - радостно говорит женщина. - Только тебе-то откуда известно?
- Да вы же нас козьим молоком поили! Вас тетя Паша звать. Вы в землянке за литейной проживали.
- Верно! Ты, стало быть, с четвертой минометной. То-то и мне твоя личность будто приметная.
- Откуда же молоко бралось? - с профессиональной заинтересованностью спрашивает корреспондент Сергеев. Он раскуривал самокрутку от печи.
- У тети Паши там коза была, - с улыбкой говорит одноглазый. - Потому, верно, и не ушла, что козьим молоком нас поддерживала.
- Да будет тебе! - отмахнулась тетя Паша - Какое с козы молоко!..
- И все это под огнем?!. Непонятно
- И мне, милый, непонятно, - отвечает тетя Паша, - а было...
- А куда девалась кормилица-то наша?
- Убило ее осколком.
Парень словно ищет козу в вагоне.
- Нет я уж теперь до конца посевной не вернусь, - видимо, отвечая кому-то из товарищей, говорит инструктор Афанасьев.
- Как это спокойно мы сейчас говорим "до конца посевной", - обращается к Афанасьеву корреспондент. - А еще десять дней назад ну кто об этом мог думать?
- "Поле великой битвы вновь становится пахотой" - вот вам название для очередной статьи, - скрывая под шутливостью иное, серьезное чувство, говорит Афанасьев. - Как вам нравится заголовок?
- Что же, неплохое название! - улыбается корреспондент.
- Хорошо с вами, - замечает Сердюков, - а мне пора сходить. - Он встает и застегивает плащ.
- Счастливого пути! - отзывается Сердюков и идет к выходу.
- Тут вроде нет остановки, - говорит корреспондент.
- Иван Иванович, погодите!..
- Нельзя, брат, - оборачивается Сердюков. - Люди ждут, КАДРЫ!.. подчеркивает он последнее слово.
Трое его товарищей подымаются и следом за ним выходят в тамбур.
Подобрав полы дождевика, Сердюков деловито и спокойно кидается с подножки в заглохший сумрак мартовского дня. С трудом удержавшись на ногах, он через рельсы шагает туда, где его ждут люди... Вечерний режим.
Бегут голые поля, хранящие на себе следы и знаки великой битвы: где зарывшийся носом в землю немецкий бомбовоз, где покрывшийся ржавчиной тяжелый танк, где разбитая повозка, или труп лошади; полнятся вешней водой огромные воронки.
У печки одноглазый парень беседует с тетей Пашей.
- А все же тебе повезло! Много ли с вашей четверки народу уцелело?
- Почитай, никого...
- Почти никого...
(Гнетущая тишина)
- Верно это, что одним глазом в глубину не видишь? - вмешивается черненькая девушка.
- Враки! Вон, за окном водокачка, за ней дерево, дальше - лужа, а еще дальше - роща чернеет.
- Точно! - радостно подтверждает черненькая.
И тут, лязгая буферами, тесня самого себя своим членистым телом, эшелон замедляет ход и останавливается возле развалин, бывших некогда станцией.
Среди развалин ржавеют куски железа, гильзы от снарядов и патронов, немецкие каски, жестяные коробки мин. Внезапно все это исчезает за вагонами и платформами встречного эшелона В окнах мелькают товарные вагоны, цистерны с горючим, платформы, груженные сельскохозяйственными и строительными машинами, грузовиками, кирпичом, бревнами, досками, песком.
- На поправку! - счастливым голосом говорит тетя Паша - Такой город в первую очередь восстановят.
- И будет он самым красивым на свете! - убежденно отзывается черненькая.
Эшелон прошел. Через рельсы в сопровождении бойца, который тащит баул и большой темный предмет, напоминающий футляр от аккордеона, спешит женщина в распахнутой котиковой жакетке, с крашеной золотистой головой.
- Видать, попутчицей будет, - замечает тетя Паша. Из окна видно, как козыряет боец, прощаясь с новой пассажиркой.
Но вот и она сама с шумом появляется в вагоне и сразу направляется к печке.
- Гражданочка, тут местов свободных нет! - полушутя выкрикивает черненькая.
- Да будет тебе! - останавливает ее тетя Паша - Они рядком со мной устроятся.
Но женщина, опустив на пол свои пожитки, с восторгом глядит на черненькую.
- Ой, до чего здорово вы сказали! Как настоящая кондукторша. Сразу вспомнилась Москва, трамвай, вечерняя толчея, огни!..
- А я и есть кондукторша, - смеется черненькая. - Только не московская, а ленинградская... Таврическая! - выкликает она высоким, пронзительным голосом. - Литейный проспект!.. Пять углов!..
Подхватив игру, вновь прибывшая изображает "классического" пассажира:
- "Один до Финляндского!.. Чего толкаешься?.. Шляпу надел, поезжай в такси!.." Простите, это мы вспоминали прошлое.
Смех.
- А вы кто сами будете? - интересуется черненькая.
Тряхнув золотистой, с проседью, головой и чуть распахнув жакет, под которым на шелковой кофточке посверкивает Красная Звезда, женщина отвечает немного вызывающе:
- Артистка!
- Знаменитая? - с легкой ехидцей спрашивает черненькая.
- Да! В своей квартире!
- Ну зачем так! - сразу добреет черненькая. - Ордена небось задаром не дают.
- Задаром, конечно, нет - безапелляционно заявляет артистка. - Мне, например, дали за глупость.
- Вот это да! - восхищен одноглазый. - Сроду такого не слыхал.
- Мы выступали с концертной бригадой на Западном фронте, и в одном городке командир части попросил сыграть "Лунную сонату". Пианиста у нас с собой не было, я же умела только подыгрывать одному парню, кидавшему шары и кольца, и двум девушкам, стоявшим друг у дружки на голове. Да еще одному старому дядьке, который теннисные мячи глотал. И вот администратор говорит мне: "Выручай". Словом пришлось играть. И вот, играю и чувствую, что пот с меня в три ручья течет, до смерти боюсь соврать. Там одно трудное место есть - еще когда я девчонкой была и подавала несбыточные надежды, всегда на нем спотыкалась. Играю, а про себя твержу: "Господи, пронеси, Господи, пронеси!"..!
