Олег Блоцкий - Стрекозел

- Чего тебе жрать, Сироткин? - удивился Стрекозов. - Мечешь за десятерых, а такой же шкет. Только продукты зря переводишь.

- У меня все в ум идет, - глубокомысленно заметил Гена.

- Ну, если в ум, тогда другое дело, - согласился взводный.

- Который между ног, - добавил Клеткин.

Засмеялись, и громче всех - Сироткин.

- Товарищ лейтенант! - со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных мух. - Стреляют! В демеевском кишлаке бой!

В небольшом, тесном дворике разом наступила тишина.

Стало слышно, как где-то далеко частят автоматные очереди и, словно новогодние хлопушки, разрываются гранаты.

Стрекозов бросился к радиостанции.

- Все нормально. Нет. Помощи не надо. Сиди на месте. Приказываю, сквозь треск отрезал Демеев. - Надо будет - дам сигнал. Конец связи! капитан резко прервал разговор.

Недоумевающий Стрекозов стоял на стене дувала и старался в бинокль рассмотреть соседний кишлак. Тягучая, как вязкий кисель, густая зелень, кажущаяся в этот час расплавленной, и серые стены скрывали происходящее. Но окончательно заглушить звук не могли. Сухо трещали автоматные выстрелы, взрывались гранаты, и вдобавок ко всему из груди кишлака поползли черные прерывистые ленты дыма. Лазоревый небосвод заволакивала нахальная копоть.

Возле Стрекозова стояли солдаты, прикладывая козырьками ладони ко лбам, и быстро перебрасывались короткими фразами, стараясь угадать, что же происходит у Демеева.

Взводный спустился вниз. Старики переминались с ноги на ногу, словно земля жгла их босые ступни, и, не оставляя сержанта в покое ни на секунду, что-то лопотали, вздымая руки кверху. Наверное, призывали в свидетели самого Аллаха.

- Нет там никого. Никто нападать не будет. Не знают, почему стрельба, талдычил одно и то же Мухамадиев, непрестанно прикусывая зубами нижнюю губу.

В демеевском кишлаке что-то с силой рвануло. Солдаты наверху, забывшие об опасности, подались вперед. Стрекозов, выматерившись, взлетел на стену, расталкивая подчиненных.

Над кронами деревьев заплясали блеклые, едва угадываемые лепестки пламени, которые, казалось, надували огромный черный пузырь.

- Локтионов! - заорал Стрекозов.

Но догадливый радист уже сам выходил на Демеева.

- Зубец, Зубец! Я Откос! Как слышишь, прием?! Не отвечают, товарищ лейтенант! Молчат! Зубец! Зубец! Я Откос!

Стрекозов скатился вниз, скользнул ненавидящим взглядом. Старики съежились, пытаясь укрыться за сержантом, и виновато опустили головы.

- Нет никого? Мирные жители?! В горы ушли? У-у-у, суки!

- Они правду говорят, - запротестовал Мухамадиев.

- Иди ты! - двинулся на него Стрекозов, но остановился и завыл, вздирая подбородок.

- Стано-о-овись!

В считанные секунды солдаты, похватав все свое снаряжение, сгрудились возле командира.

- Проверить оружие и амуницию!

Через мгновение:

- Автоматы?!

- Есть! - проревел взвод, ударяя руками по оружию.

- Магазины?!

- Есть!

- Эр-дэ?

- Есть!

- За мной бегом марш! Дистанция три метра! Построение колонны прежнее!

И Стрекозов, упрямо пригнув голову, рванулся вперед, так и не взглянув на притихших понурых стариков.

2.СТРЕКОЗОВ

Еще совсем недавно зеленым лейтенантом, летом, когда все соединение, включая и приблудных дворняг - Духа с Басмачом, искало спасения от зноя под кондиционерами в модулях или тени палаток, Стрекозов, заложив руки за спину, хрипло ревел на неширокой площадке земли, заменяющей в бригаде плац: "Раз-раз! Раз-два-три! Левой! Левой!" А взвод гремел тяжелыми, кажущимися с непривычки пудовыми сапогами, проклиная сумасшедшего лейтенанта, немыслимую жару и едкую пыль, походившую на сухой цемент, плотным серым полотнищем застилавшим все вокруг.

В то время жизнь в бригаде делилась на две половины - "война" и сплошная "расслабуха" после. А все, начиная с солдат и заканчивая комбригом, напоминали веселую вольницу анархистов, щеголявшую в трофейных американских или западногерманских куртках, китайских зеленых кепках с необъятными козырьками, в крепких, со множеством карманов, штанах, а нередко и джинсах. Поэтому поведение Стрекозова, напялившего на свой взвод хабэ, которое долго без дела прело на складе, было более чем смешным и вызывающим.

Лейтенанта откровенно считали ненормальным, законченным продуктом типичного армейско-училищного идиотизма с его непременными номерами военных билетов, выведенными хлоркой на внутренней стороне формы, яркими бляхами и настолько начищенными яловыми сапогами, что с первого взгляда они казались хромовыми.

Взводные - лейтенанты, отдыхающие после предыдущей четырехлетней училищной дуристики, открыто смеялись над Стрекозовым. Кто-то из них и дал ему нынешнюю кличку - Стрекозел.

Подчиненным Стрекозла уже давно было не до смеха, и они попытались устроить командиру "темную", накинув вечером в одной из палаток на его голову одеяло. Но не тут-то было. Моментально выяснилось, что отличная спортивная фигура Стрекозова не следствие упражнений с гантельками перед зеркалом, а результат многолетних занятий боксом. Взводный расшвырял "мстителей" в стороны, как щенят, и очень долго не выпускал их из палатки, смещая челюсти и проверяя на прочность ребра и грудные клетки.

Против первобытной физической силы особенно не попрешь, и солдаты забились в норы - зализывать раны и решать, что все-таки делать с чрезвычайно ретивым на службе и очень агрессивным в быту лейтенантом. Вывод был прост, а по тем временам и нравам, какие царили в бригаде, - очень даже приемлемым.

В один из вечеров, когда толпа, как обычно, собралась за палатками покурить "дури", потащиться и поболтать о своих насущных солдатских делах, было подробно оговорено, как на ближайших боевых лейтеху "замочить", а выражаясь человеческим, нормальным языком, - застрелить.

Но боевые, которые были для Стрекозова первыми, а по тайному согласию и желанию всего взвода должны были оказаться и последними, внесли серьезные изменения в такой незамысловатый план мести.

Тогда не только взводу, но и всей роте пришлось несладко. Полдня провалялась она под палящим солнцем на земле, похожей на панцирь старой черепахи, среди валунов, стараясь хоть как-то спрятаться за ними от прицельного огня духов, затащивших подразделение в хитроумную ловушку. И даже у самых-самых, кто давно точил зуб на лейтенанта, было только одно желание - как можно глубже вдавиться в сухую, раскаленную землю, спрятаться, утопить себя в ней, лишь бы остаться в живых.

Ротный, потерявший всякое управление подразделениями и власть над людьми, лишь матерился и сорвал голос, вызывая по радиостанции помощь. Но духи отсекли батальон, и перекрестный огонь ДШК вколотил его в землю где-то у входа в ущелье.

А рота, разрезанная, разбитая на части свинцовыми очередями, медленно сходила с ума: громко стонали раненые, живые старались забиться хоть под малейший камешек, палили из автоматов куда ни попадя и молили Господа, черта, сатану, Аллаха и Бог знает кого еще только об одном: если и придет смерть, то пусть она будет моментальной, быстрой, безболезненной. Чтобы сразу отдать концы, свернуть ласты, сыграть в ящик, загнуться, а не мучиться с пулей в хребте, извиваясь, как ящерица, потерявшая хвост, от боли, истекая кровью и царапая ногтями гранитную землю.

И кто знает, чем могло все это закончиться, если бы не Стрекозов. Он собрал гранаты у очумевших солдат, которые открытыми ртами жадно хватали воздух, а пот грязными ручьями лил по щекам, метнулся в сторону рыжих скал, бесстрастных свидетелей и прямых виновников медленной гибели роты.

Через некоторое время наверху, в гранитных изломах, ухнули разрывы гранат, затем навалилась тишина, которая тут же разлетелась на тысячи осколков от злых, бесконечно долгих очередей автомата Стрекозова.

Эта атака подхлестнула оставшихся в живых, и те ринулись вперед, карабкаясь наверх, стараясь побыстрее выскочить из смертоносной зоны огня и дотянуться до духовских огневых точек. Только в этом было спасение роты. И самый последний трус понимал: единственный шанс выжить - это пойти в атаку.

Через несколько дней, когда рота начала постепенно приходить в себя от долгих кошмарных минут, нанизанных на грохот автоматных очередей и смерть товарищей, а вертушки с цинковыми гробами и сопровождающими их до военкоматов офицерами и прапорщиками взмывали вверх и уходили на Кабул, Стрекозов выстроил взвод на линейке перед выбеленными солнцем палатками.

К этому моменту у солдат произошла некая переоценка личных качеств командира, и смотрели они на него без прежней злобы. Смелость везде в цене. В Афгане - тем более. Особенно когда ты благодаря чьей-то храбрости не лежишь горизонтально в вертолете с биркой на ноге, а твердо стоишь пусть на чужой, но все-таки земле.

Стрекозов долго молчал, смотрел на молодые, почти детские безусые лица, а затем сказал, как отрезал: