Что уж он мне там говорил, я от страха и трепета забыл. Слава богу, однако же, дело тем и кончилось. Черт с ним, с цензорством! — это не жизнь, а ад»1.
М. Лемке в книге «Николаевские жандармы и литература 1826—1855 годов», выпущенной в 1908 году, так комментировал этот отрывок из воспоминаний Н. И. Пирогова: «Если принять во внимание профессорское звание Крылова, бывшего к тому же деканом, то рассказ этот, несомненно, прекрасно иллюстрирует тот ужас, какой наводило на цензоров III отделение, терроризировавшее их до полного иногда отупения.
По высочайшему повелению Крылов был отставлен от должности цензора и арестован при университете на восемь суток».
1 Пирогов Н. И. Севастопольские письма и воспоминания, М., Изд-во АН СССР, 1950, с. 417—418.
А между тем публикация отрывков из этой книги продолжалась. Случилось гак, что известный литературный критик и цензор А. В. Никитенко не только позволил напечатать в июньской книжке 1844 года журнала «Отечественные записки» отрывки из опального романа, но пропустил и статью на нее, очень похвальную.
Но дадим слово самому А. В. Никитенко. В своем «Дневнике» он писал: «Я ничего не знал ни об этой мере (изъятии книги из продажи —С. Б.), ни о самой книге. Между тем мне прислали на рассмотрение разбор ее для июньской книжки «Отечественных записок». В разборе помещено и несколько выдержек из нее. Выдержки показались мне «подозрительными и неблагонадежными», говоря цензурным языком. Но делать было нечего: надо было пропустить то, что уже не раз было пропущено цензурою.
2 июня Владиславлев велел мне передать, что статья в «Отечественных записках» производит шум и, чего доброго, наделает беды. Я поспешил к нему и тут только узнал, что «Проделки на Кавказе» запрещены цензурою и что, следовательно, о них ничего нельзя говорить, а еще меньше можно перепечатывать из них отрывки.
Но дело уже было сделано. Однако я сказал Краевскому, чтобы он уничтожил статью в еще не разосланных экземплярах»1.
Ты не замечаешь, читатель, удивительных совпадений в счастливой судьбе этой книги? Сначала один цензор не замечает крамольного ее содержания, затем другой делает вид, что не слышал об ее запрещении и дает добро на публикацию похвальной статьи и отрывков из книги в столичном журнале.
Случайны ли эти счастливые совпадения?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо внимательнее приглядеться к обоим цензорам.
При чтении литературных мемуаров тех лет становится понятно, что Н. И. Крылов, профессор Московского университета, был человеком прогрессивных взглядов, остро болевшим за судьбу своей родины, за судьбу ее литературы. Он вполне мог почувствовать острую политическую направленность романа и умышленно разрешить его выход в свет.
Еще более определенно мы можем сделать такое допущение в отношении Александра Васильевича Никитенко. Выпускник Московского университета, профессор, а позже
1 Никитенко А. В. Дневник. Том 1. М., Гослитиздат, 1955, с,283
академик словесности, А. В. Никитенко в молодости был крепостным графа Шереметева. Одаренный от природы большим литературным талантом, юноша остро переживал свое рабское состояние и сделал несколько попыток получить вольную.
В его судьбе решающую роль сыграли будущие декабристы Кондратий Рылеев, Александр Муравьев, Иван Анненков, Василий Ивашев, Александр Крюков, Захар Чернышев и другие. За год до восстания на Сенатской площади им все же удалось вырвать у графа вольную для талантливого юноши.
Мог ли забыть обо всем этом А. В. Никитенко?
Вся его дальнейшая литературная судьба дает ответ на этот вопрос. Нет, не мог он забыть ни своих вольнолюбивых мечтаний, ни друзей-декабристов. Не случайно ведь он дважды сидел на гауптвахте за пропуск в печать недозволенного.
Будучи цензором, А. В. Никитенко десятилетиями влиял на практику литературного процесса в России.
Ему, очевидно, была совсем не безразлична судьба книги «Проделки на Кавказе», и он постарался продлить ее литературную жизнь.
Предполагается, что статью в журнале «Отечественные записки» написал В. Г. Белинский. На его авторство, как считают литературоведы, указывает и зачин о двух родах вдохновения, и некоторые стилистические особенности, и, главное, заостренная памфлетность рецензии, имеющая цель подчеркнуть в глазах читателя памфлетные же свойства самого «сочинения», которое, по словам критика —«не роман, не повесть, даже не один полный рассказ, но очерки быта и состояния страны в настоящее время, и притом очерки с мыслию»1.
Жандармские ищейки рыскали по всем городам страны, отыскивая теперь уже не только книгу, но и статью о ней в журнале «Отечественные записки». Однако как «Проделкам на Кавказе», так и статье В. Г. Белинского о ней все же удалось уцелеть, хотя и в небольшом числе экземпляров.
Больше того! Из книги Н. Н. Голицына «Библиографический словарь русских писательниц» (Спб., 1899) мы узнаем, что в 1846 году в Лейпциге был издан в переводе на немецкий язык роман Е. Хамар-Дабанова «Москвичи и
1 Цит. по кн.: Никитенко А. В. Дневник. Том 1. (Примечание № 225 в конце тома).
черкесы» в двух томах. Н. Н. Голицын предполагает, что это все тот же роман «Проделки на Кавказе». Исследователям книги еще предстоит разгадать тайну появления ее за рубежом.
2
Чем же так напугала эта книга царскую администрацию? Почему в решении ее судьбы, в ее политической казни приняли участие виднейшие сановники империи?
Ответ мы находим в уже знакомой нам короткой фразе военного министра Чернышева: «Книга эта тем вреднее, что в ней что строка, то правда». А правда, как известно, глаза колет.
Автор «Проделок на Кавказе» осмелился рассказать правду о событиях на Кавказе и сделал достоянием общественного мнения то, что тщательно скрывалось военным министерством.
Ни в одной из книг, написанных в эту эпоху, так открыто не обличались произвол и продажность царской администрации, бездарность генералов, невежественность и развращенность офицерства.
К этому времени уже вышли книги А. А. Бестужева- Марлинского, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, в которых были нарисованы картины Кавказской войны. Но эти книги не были памфлетами, направленными против царизма. Мы знаем их как прекрасные художественные произведения, которые воспевали природу Кавказа, показывали горские обычаи, пересказывали горские легенды, раскрывали человеческие характеры.
Книга «Проделки на Кавказе», несомненно, уступает названным книгам в художественном отношении. Здесь нет прекрасных, лирических страниц описания кавказской природы, далеко не так ярко раскрываются характеры людей, значительно меньше говорится об обычаях горцев, их образе быта. Да и по языку книга Е. Хамар-Дабанова уступает книгам классиков русской литературы.
Но это понятно. Ведь автор ставил перед собой совсем другую задачу, а именно: рассказать правду о том, что он видел своими глазами или узнал от очевидцев событий. Создать не художественное произведение, а скорее — политический памфлет.
Сегодняшняя наука указывает, что Кавказская война 1817—1864 годов, решавшая задачу присоединения земель, отделявших от России Грузию и Азербайджан, которые уже приняли русское подданство, завершилась фактом присоединения к России всего Кавказа, что имело прогрессивное значение: народы Кавказа были избавлены от порабощения отсталыми восточными деспотиями (Иран и Турция), сближение с русским народом способствовало их социально-
экономическому, политическому и культурному развитию, включению в совместную революционную борьбу против царизма.
В то же время Кавказская война по своему характеру была колониальной войной царизма против горцев Северного Кавказа — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Царское правительство старалось оправдать свою колониальную политику на Кавказе тем, что оно несет народам Кавказа просвещение, покровительство и защиту. Е. Хамар-Дабанов устами главного героя Александра Пустогородова разоблачает лживость и лицемерие правительственной политики.
«...Оставляя черкесов спокойно владеть собственностью, управляться своими обычаями, поклоняться богу по своей вере —словом, уважая быт и права горских народов, мы берем их под свое покровительство и защиту: такова благодетельная цель правительства; но она встречает многие препятствия в исполнении. Первое из этих препятствий —различие веры, нравов и понятий; мы не понимаем этих людей, и они нас не понимают в самых лучших намерениях наших. Второе —при всех добрых намерениях, мы здесь должны нередко доверять ближайшее влияние на них таким людям, которые думают только о своем обогащении,
