глаза его сверкнули, а от улыбки на щеках завязались ямочки. — Обожаю этот язык. Мадемуазель, — обратился он к девушке за кассой, — могу я сдать билет до Самары?
— Ой… — кассирша глупо разулыбалась, то ощупывая бобрик над ухом, то проверяя пуговицы на рубашке. — Конечно! Передумали ехать?
— Трудно расстаться со столицей, знаете ли, — красавчик протянул в окошко кассы паспорт, — пьянит дух свободы.
— Понимаю, — кивнула девушка и тут же строго уставилась на Павла: — Мужчина, вот тут… Сдаёт господин… Билет брать будете?
От пренебрежения в слове «мужчина» Павел даже поперхнулся. Он хотел возмутиться, но в бесплодных поисках хоть малейшего превосходства над молодым человеком самооценка потерялась в мрачных глубинах самоуничижения. Павел сконфузился и сунул паспорт в окошко:
— Буду-буду! Вот! — Он кашлянул и снова покосился на Олесю. Она безучастно изучала расписание поездов. Павел удовлетворённо кивнул.
Красавчик забрал свой паспорт и, пряча документ во внутренний карман пиджака, посмотрел на Павла с хищным обожанием:
— Счастливого пути!
Павел едва удержался от книксена.
— Да-да, спасибо! — поблагодарил он и отвернулся, стремясь поскорее избавится от психологического гнёта альфа-самца. — И вам… Счастливо оставаться! На свободе…
Парень грациозно удалился, оставив в глазах юной железнодорожницы грустный отпечаток встречи с прекрасным.
— Юсенков? — голос кассирши прозвучал по-командирски строго.
— Там неразборчиво напечатано? — съехидничал Павел.
Девушка не ответила, хладнокровно вбила данные и распечатала билет.
***
— Ну, Леся, вот и всё. — Павел не удержался и коснулся Олесиной руки. — И не надо прощаться…
— Я не прощаюсь, — оживлённо вставила Олеся.
— … так мучительно долго! — закончил фразу Павел и устало добавил с прохладцей: — Иди домой, пожалуйста. Прощай! Прощай!
Он поправил на плече ремень сумки и, не оглядываясь, направился к выходу на перрон.
2005, Москва, Казанский вокзал
Антонина Макаровна Попец к своим пятидесяти четырём слыла легендой не только среди проводников Куйбышевской дороги, но и по всему бывшему Советскому Союзу. В далёком шестьдесят девятом она студенткой записалась после первого курса в комсомольский отряд проводников, лето проработала, да так и осталась жить на железке, в институт больше не вернулась. По всей карте СССР, среди гор и пустынь, по шумным городам, степным ветродуям и лесным глухоманям, разбросаны Тонины годы. Мужа встретила зимой семьдесят четвёртого, на станции Лихая. Тогда два поезда столкнулись. Ждали долго. Мимо всё маневровый тепловоз шастал. То кран к месту аварии подгонит, то платформу с покорёженным металлом оттащит. Открыла Антонина дверь вагона, угольную пыль вымести из тамбура, а тепловоз встал аккурат напротив — команду ждал. Из кабины на площадку вышел молоденький машинист. Облокотился на поручни и важно закурил, поглядывая искоса на Антонину. Затянулся несколько раз, выпрямился и крикнул, будто извинялся:
— Такая вот судьба…
Смотрела на него Антонина, и судьба обретала для неё ясные, человеческие очертания.
Старшего Антонина родила в Хабаровске, среднего в Махачкале, а младшую в Москве, прям на Киевском. Последние два года работала Антонина в бригаде поезда Москва-Самара. Пенсию ждала. Квартиру в Новосемейкино они с мужем лет двадцать как получили, там и дети жили, пока не выросли и не разъехались кто куда. Какой бы рослой и сильной не казалась Антонина, поизмоталась она, поизъездилась. Осядет, думала, в дому, да внуков станет нянчить. Но, бывало, нет-нет, да и «дозаправится» Тоня из блестящей фляжки величиной с ладошку, глянет вдоль состава, и засосёт под ложечкой, и запросится душа в дорогу, как в молодости.
— Что, Макаровна, не идут твои? — Толстый усатый милиционер поставил чемоданчик на асфальт, зажал подмышкой резиновую дубинку и приставил к уху часы на запястье. — Нормально… Пять сорок по Москве.
— Здравствуй, Петрович! — Антонина поправила на левом лацкане серого пиджака новенький бейджик. — Ты никак с нами в рейс?
— Ага, — Петрович покрутил завод часов. — Если что, я у начальника.
Петрович перехватил дубинку, поднял чемоданчик и вразвалку двинулся к штабному вагону.
Перрон мало-помалу оживлялся. Загремели тележки носильщиков, загалдели многодетные семьи. Мальчик лет восьми с глупой улыбкой и водяным пистолетом бегал, шлёпая по лужицам, и всё норовил проскочить между Антониной и вагоном. Проводница шикала на него, и малец уходил на очередной вираж.
— Здрасьте! — Мешковатый мужчина плюхнул на землю оранжевую дорожную сумку, поставил поверх неё пластиковый пакет, безрезультатно пошарил по карманам джинсов, агакнул и достал билет из кармана коричневой ветровки.
— Здравствуйте! Паспорт, — привычно произнесла Антонина. — Угу, Павел Сергеевич. Проходите, четвёртое купе, шестнадцатое, верх.
Мужчина поблагодарил, суетливо подхватил пожитки и скрылся в вагоне. «Первый мужчина — это к добру», — ухмыльнулась Антонина и взяла билеты у молодой пары с девчушками-близняшками в голубых платьицах. — Второе купе, проходите, пожалуйста, — ласково сказала Попец и только успела подумать, что для таких она и работает, как грудной женский голос с хрипотцой заставил пассажиров расступиться.
— Граждане, да Боже ж мой! — выкрикивала под аккомпанемент чемоданных колёсиков плотная рыжеволосая тётка в зелёном платье с пуговицами спереди. Пол-лица скрывали дорогие солнцезащитные очки. — Дайте женщине уехать!
Дама поравнялась с Антониной, сняла очки и оказалась вовсе не тёткой. Возраст едва тронул благородные черты лица, оттенив обаяние женской зрелости. Старили даму высокая причёска и заносчивость. Пассажирка не глядя сунула проводнице билет.
— Паспорт, — снисходительно вздохнула Попец.
— Вот, извольте, — тётка раскрыла документ в дорогой замшевой обложке. — Мальчик, отойди от края! Свалишься под поезд, не дай Бог, отправление задержат, — крикнула она мальчику с пистолетом.
— Так-так, Хаханян… Угу… — Антонина сверила записи. — Проходите, Татьяна Михайловна. Пятнадцатое, нижнее место. Четвёртое купе.
— У вас бельё хоть сухое? — пыхтела Хаханян, убирая паспорт в сумку на плече.
«Оп! Всё-таки это ты — борзая! — Антонина сдержала улыбку. — Какой же рейс без таких?»
— У меня сухое, — доверительно наклонилась она к Татьяне. — Всегда. Но спасибо за беспокойство.
— Проверим! — заверила Хаханян и царственно вошла в вагон.
Малец прицелился сзади в Татьяну и прыснул из водяного пистолета. Кривая грязная струя не долетела, и капли проявились на серой юбке Попец.
— Ах ты, сорванец, — вскипела Антонина и дёрнула подол юбки, чтобы рассмотреть масштабы диверсии.
— Добрый день, Антонина Макаровна! — невысокая женщина неопределённых лет, улыбаясь одними губами, протягивала ей билет. Строгий тёмно-синий брючный костюм подчёркивал спортивную фигуру. Взгляд женщины царапал, словно рыболовные крючки втыкал в кожу.
«Что-то не припоминаю», — Попец вопросительно посмотрела на пассажирку. — Добрый день! Часто ездите!
— Бывает, — повела плечом спортсменка. — Вот паспорт. А поменяться можно будет, если что?
— «Если что» — это что, например? — насторожилась Попец.
— Я доплачу, — заверила пассажирка, не ответив.
— Узнаю, конечно, если хотите, есть ли свободные места, но… — Антонина поняла бессмысленность беседы и открыла паспорт: — Мелкова Валентина Александровна.
— Ой, а купе не у туалета?
