темными волосами. Завернут в черное одеяло треугольной формы… снова треугольник!
— Жуткое дело, черный и волосатый! — морщится лейтенант, — хвоста хоть нет, не пишут? А одеяла, наверное, импортные какие-нибудь? Из Китая, может, завезли?
— Из Китая желтое было бы и квадратное. Ладно, пора ехать. Факс в отдел с данными пацана отправил?
— Ушел факс.
— Ну, тогда, давай, Витек, тащи малого с вещами на выход…. Стоп!
Вновь раздается трель телефона. Капитан снимает трубку.
— Слушаю! Да, я. Величко факс отправлял. Трезвый. С кем сговорились? Да я сегодня с ними даже не общался. Ладно, разберусь — вешает трубку капитан, — …или не разберусь.
— Чего там про факс?
— Дыхни!
— Три дня ни глотка. Завтра же только получка.
— Да я сам знаю, что завтра. А какого хрена ты тогда дату смерти написал?
— Кому? — округляет глаза лейтенант.
— Ну, не мне же. Пацану этому.
— Я написал?
— Ну, не я же?
— Что я псих?
— Точно не псих. Ты же не мог одновременно и нашему Станиславу, и тому волосатому написать.
— Тому, из КГБ который?
— Да. У него, как и у нашего дата смерти появилась. Притом та же… Если не ошибаюсь, двадцать четвертого февраля две тысячи двадцать второго года.
— Нечисть какая-то…
— Или знамение. Как Бог и дьявол, к примеру. Ладно, забудем. Мозги и так закипают. А вот, кстати, и наш проснулся! Привет, Свят Владимирский! Как спалось? Взгляни, лейтенант, глаза у парня какие!
— Какие такие? — подходит к младенцу лейтенант.
— Голубые и глубокие какие-то! И умные, Витек, не по годам! Как будто все понимает! Я вот ничего не понимаю, ты, лейтенант, ни хрена не понимаешь, а он, вот, всё понимает!
_____________
Комната детского дома. Все спят кроме хрупкого светловолосого мальчика. На тонкой золотистой шее крестик с изогнутой перекладиной, напоминающий птичку с перебитым крылом. Неподалеку, откинув одеяло, храпит черноволосый смуглый парень. Вся шея и грудь покрыты темной мохнатой шерстью. Входит в спальню нянечка детского дома.
— Свят, почему не спишь? И с наступающим днем рождения тебя, дорогой! Пятнадцать, совсем большой.
— Спасибо!
— Не грусти, — нянечка по-матерински проводит рукой по голове мальчика, — вот в соседней палате, там младшая группа. Им без мамы и папы, действительно, плохо. А ты уже скоро взрослым станешь, получишь хорошую профессию. Реставратор-позолотчик — звучит-то как! Устроишься на работу. Свои детишки скоро будут.
— Не будут. И у них всех тоже!
— Почему, Свят?
— Они все сгорят, — шепчет мальчик, — все! Кроме Феликса волосатика. Завтра в три часа дня.
— Не говори глупости.
— Это правда.
— Это тебе кажется, Святослав. Такое иногда бывает. Переходной возраст. Какие-то навязчивые мысли, потом пройдет.
— Не пройдет.
— Ты мне не веришь, — огорчается женщина, — поговори тогда с Отцом Александром. Ему грех не верить. Он скоро у нас часовенку открывает. Будет где ребяткам нашим грехи замолить. Может послушнее станут. Как думаешь?
— Не станут. Они завтра все сгорят. В три часа дня.
— Глупости говоришь….
— Свят прав, — приоткрывает глаза мохнатый парень. — Все сгорят. И вы тоже. Только сначала крест с церкви упадет, — на волосатом лице недобрая ухмылка.
— И этот туда же — крестится нянечка, — ну что вы за люди такие? Почему сгорят?
— У них в тумбочке спички, — Свят приподнимается в постели, — мне их очень жалко.
— Так, в какой тумбочке спички? — случайно зашедший в спальню директор слышит конец разговора. — Ну-ка будущие молодчики-позолотчики, всем подъем! Открыть тумбочки, вывернуть карманы! Ага, вот и спички! Так и до пожара недалеко. Молодец, Святослав!
Похожая металлическая кровать. Но это уже не детский дом, а больничная палата. На кровати знакомый нам светловолосый мальчик. Разбитые опухшие губы, огромный синяк, кровоподтеки. И голубые бездонные глаза. Открывается дверь. Входит Отец Александр — высокий, совсем еще молодой, священник.
— Решил, вот тебя навестить, Святослав. Здравствуй.
— Здравствуйте, Отец Александр. Спасибо!
— Да крепко тебя разукрасили. Может, не надо было про спички говорить?
— Я их спасти хотел.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Я, наверное, без сознания был?
— Да, но врачи сказали, что уже ничего страшного. И с днем рождения тебя! Вот тут яблочки и немного конфет. Угощайся, а я, пожалуй, пойду. Беда утром случилась — крест с церкви упал. Может чем помогу там…
— Крест упал?! Сколько сейчас времени? — вздрагивает Свят,
— Десять минут четвертого, — смотрит на часы Отец Александр.
— Нет, уже не успеем. Всё!
— Что всё, Святослав?
— Все дети сгорят, — на глазах мальчика наворачиваются слезы, — никто не выживет. Кроме волосатого Феликса. Потому что, он дьявол!
— Свят, так нельзя! Феликс такой же человек, как и ты. И у него, кстати, тоже сегодня день рождения.
— Клянусь, — рука тянется к нательному крестику, но не находит его — крестик куда-то делся! Поверьте мне, Отец Александр! Феликс дьявол. Он подожжет дом и все дети сгорят!
— Замолчи, Святослав! Ты не имеешь права так говорить.
— Но если я это знаю! Знаю!
— Никто не может видеть будущее, Свят! Никто!
— Но я вижу? — вскрикивает мальчик.
— Пойми, — чуть повышает голос священник, — зная будущее, невозможно не влиять на настоящее. И, подумай, что тогда будет…
Неожиданно разговор прерывает вой пожарной сирены за окном. Отец Александр подходит к окну.
— Пожар, похоже. Дыму много. Где-то в районе Старой площади.
— Да, Феликс уже поджег! Это всё! Мне их очень жалко. Правда! Очень! — в изнеможении мальчик откидывается на подушку.
— Что ты говоришь, Свят? Кто поджег? Кого жалко? Господи, это же у нас в детском доме горит. Господи!
И Отец Александр, даже не попрощавшись с мальчиком, выбегает из больничной палаты.
_____________
На Старой площади пожарные поливают из шлангов развалины детского дома. Но тушить там
