в схватке со смертью одержали победу — в рассказах не было той живости, правды, быть может, какого-то особенного мастерства. Года летели, летели крайне быстро. Время играло против него. После того, как прошла студенческая жизнь, началась новая и более унылая жизнь — жизнь обычного рабочего, чье существование похоже на бесконечную череду одних и тех же событий. Осознание того, что рано или поздно он проиграет сражение, сводило его с ума; неужели он был не достоин, чтобы создать хоть что-то ценное? Примерно в то время из-под его пера вышел неплохой сонет в духе Шекспира:
«Года бегут, бегут ретиво,
И смерть грозит расправой нам,
А жизнь так сладостно красива,
Когда даёт цвести порам.
Стирает время жизнь рукою,
Не молод ты уже, мой друг,
Пора оставить за собою
Наследие твоих заслуг.
Будь живым! Созидай и твори
Красоту созданий мысли,
Пробуди тех лежащих в пыли,
Что над обрывом повисли.
И пусть открыты смерти врата,
Твой облик не умрет никогда.»
Сонет был прекрасен, и все-таки предпоследнее четверостишие сводило его с ума; оно будто было взято из другой его работы, ломало основное настроение, привнося в него какую-то особую дерзость и буйство.
И вот, прошли года, и старик в поиске какого-то ответа поселился в этой небольшой гостинице у моря. Находясь на море и вспоминая все, что было в его жизни, он едва ли мог сдерживать себя: слезы текли ручьем из его глаз. То, что казалось ему важным в молодости и юности, разваливалось на его глазах. Смерть маячила на горизонте, а он по-прежнему писал в стол, по-прежнему был одинок. Одиночество, как и эта навязчивая идея, преследовало его по пятам. Он видел в себе талант писать, талант читать между строк и находить связь, там, где ее не было. Но ближнее его окружение едва ли могло его понять; более того, его взгляды на те или иные вещи вызывали возмущение, а «странный» образ жизни не находил отклика ни у кого. Никому не было дела до «странного писаки», который жил затворником и мечтал о несбыточном.
Успокоившись, старик взглянул в морскую даль. С утра море было прекрасно, солнце еще только-только поднималось. Морская гладь пенилась и бурлила, волны раз за разом разбивались о берег и возвращались, чтобы вновь разбиться.
«И вновь я здесь, с тобой я, море!» — шептал про себя старик, будто бы молитву, каждый раз, когда оставался наедине с морем. На самом же деле это была строчка из его неоконченного стихотворения, которое он так и не закончил.
Но на этот раз эта мысль не успокаивало его; казалось, нечто задело его кровоточащую рану так, что боль начала ныть с еще большей силой.
Уставший и изнеможенный от одиночества и своих мыслей, старик пошел вдоль берега. Он любил днем гулять по берегу до тех пор, пока силы его окончательно не покинут. Старик шагал мимо людей, людей счастливых и радостных; он шел и завидовал, хоть в душе ненавидел себя за это. Он завидовал их жизни, которая проходила так спокойно, без постоянной тревожной мысли о том, что нужно сделать, но старик и жалел их. Их жизнь проходила бесцельно, как думал он.
Вернувшись к себе в комнату, старик почувствовал скуку. Она не мучила его раньше: он был слишком занят мучившими его мыслями. Но после вчерашнего вечера он вдруг ощутил пустоту, ощутил, что нечто поселилось в нем, и никак не мог прийти в себя.
Старик метался из угла в угол, тщетно пытаясь себя развлечь и отвлечь. Наконец, он пришел в себя; день для кого-то лишь только начинался, но старик был уже сломлен этим днем.
Успокоить себя старик решил с помощью пива, которое так хорошо помогло ему вчера. Спустившись, он увидел всю ту же картину, какую видел вчера, позавчера, месяц назад, год: хозяин продолжал пить в одиночестве, иногда поглядывая на других и переговариваясь с такими же, как он, людьми; вечно спешащие семья, радостные дети, бегущие наперегонки к морю…Казалось, что жизнь не замечает призрака смерти, что она продолжает течь своей чередой, не оглядываясь назад и не замечая того, что когда-нибудь все может закончиться.
Старик оглядел их всех, и среди них заметил того самого немца, с которым он разговаривал вчера, и его сына. Они играли в шахматы, и старик неожиданно медленно, озираясь, пошел к ним. Его привлекали шахматы: они были похожи на реальную жизнь. В молодости это был, пожалуй, единственный его шанс спасти себя от муки одиночества. Среди других шахматистов
В молодости старик неплохо играл в шахматы. Каждая новая победа была для него подлинным счастьем и радостью, каждое новое поражение — сильным ударом, из-за которого он бросал эту игру, чтобы потом вновь вернуться к ней.
Немец не заметил старика, стоявшего около него. Он был удивлен тому, как его сын быстро освоил эту игру.
Партия понемногу подходила к логическому завершению. Даже несмотря на то, что мальчик только-только осваивал эту игру, у него было очевидное преимущество, которое еще нужно было реализовать.
Несколько прекрасных ходов белых, подсказанных стариком, привели к тому, что отец, не дожидаясь мата, сдался. Мальчик был счастлив; его первая победа, хоть и с чужой помощью, принесла ему огромное удовольствие.
— Присаживайтесь. — сказал немец не так добродушно, как ожидал старик, — Я удивлен! Удивлен тем, что в здешних краях есть люди, которые хорошо играют. Вы, верно, много играете в шахматы?
Старик улыбнулся не свойственной ему улыбкой.
— Вcю свою юность играл, сейчас иногда, когда время остается, играю. А вы?
— Я работал в шахматном кружке, участвовал в турнирах и сам их организовывал. Не хотите сыграть?
Старик задумался. Он уже хотел было отказаться и уйти к себе, но что-то внутри его заставляло согласиться.
Не дожидаясь ответа старика, немец разложил фигуры на доске и сделал первый ход.
— Откуда вы родом? — спросил немец, украдкой глядя на старика.
— Я местный.
— Местный? Вы — уж простите, если это не так — не очень похожи на местного…
Старик кивнул.
— Это так. Но мне все-таки привычнее называть себя местным
Немец утвердительно кивнул.
— А давно вы в этой гостинице живете?
— Не больше полугода, может, еще на полгода задержусь.
Старик прекрасно разыграл дебют, однако дальше возникли проблемы. И все-таки в эндшпиле старику не было равных
— Прекрасная игра! Вам стоило бы вместо меня учить детей играть в шахматы.
Старик усмехнулся.
— Ну нет уж. В жизни должна быть, по-видимому, цель покрупнее, нежели просто обучать игре
