ответила я.
– Пойдем… – парень взял Мики за рукав и подвел нас к лестнице. – Стой здесь, жди своей очереди.
Мики смотрел еще мрачнее, и мне стало страшно, что он вдруг выкинет какой-нибудь фортель или просто плюнет и уйдет. Я ласково взяла его под руку.
– Милый, потерпи, ладно? Ну что тебе стоит?
Очередь продвинулась на одну ступеньку, мы тоже шагнули вверх.
– Ты мне за это ответишь, – хмуро пообещал Мики. – Знал бы я, что придется ждать так долго…
Стоявший ступенькой выше мужчина в светлом дорогом плаще понимающе улыбнулся:
– Да, к раву так просто не попадешь. Сколько вы ждали?
– Восемь месяцев, – соврала я.
– Еще повезло, – тоном знатока сообщил плащ. – Меня в первый раз пригласили только через год с лишним.
– Так вы здесь уже бывали? – обрадовалась я. – Что там внутри? Почему дом такой маленький?
– Маленький? – озадаченно переспросил мужчина. – В таких домах по четыре квартиры. Раву принадлежит одна, на втором этаже. Кухонька, гостиная и две спальни. Всего метров сорок, не больше. Во время приема он сидит в гостиной.
– И что? Надо рассказать ему, в чем дело?
– Поднимайтесь! – крикнули сзади.
Мы поднялись еще на одну ступеньку. Мужчина в плаще рассмеялся:
– Нет, рассказывать ничего не надо. Рав и так знает, что к чему.
Мики явственно скрипнул зубами. Это был совсем плохой знак, и я поспешила заглушить скрежет следующим вопросом:
– Знает? Откуда?
– Оттуда… – мой собеседник многозначительно ткнул пальцем в небо. – Поэтому он заранее знает всё. Хотя иногда нуждается в небольшом пояснении. В таких случаях Берко шепчет ему на ухо.
– Берко?
– Его внук. Он всегда стоит рядом с креслом. Но обычно пояснений не требуется. Рав благословляет, желает удачи – и дело в шляпе! – мужчина опять рассмеялся и похлопал себя по кипе. – Браха ве-ацлаха! И тогда уже можно смело заключать любую сделку! Я за этим сюда и прихожу. Как-то раз хотел подписать важный договор без благословления – и что вы думаете? Сорвалось!
– Поднимайтесь, чего встали! – снова подтолкнули нас задние к столу, мужчина примерился было усесться, но рав едва заметно шевельнул указательным пальцем, и второй гвардеец немедленно потащил просителя к выходу – в сопровождении, впрочем, заветного однократного «буа». Услыхав благословение – скорее, спиной, чем ушами – мужчина обернулся. Лицо его сияло, глаза блестели радостью; прежде чем исчезнуть за дверью, он еще успел вымолвить начальные слова глубочайшей благодарности. Поразительно, сколько счастья может доставить взрослому, солидному и явно небедному человеку обычное старческое рыгание…
– Чего встали? – прошипел входной гвардеец. – Проходите! Ты садись, ты стой. Ну?! Вперед, вперед!
Первое – сидячее – «ты» относилось к Мики, второе – стоячее – ко мне. Не слишком вежливо, но я уже поняла, что присутствие женщины тут замечают лишь по безвыходной необходимости. Мы вошли. Мики недоверчиво потоптался возле табуреточки, явно сомневаясь в ее надежности, но в итоге все-таки сел. Мы одновременно вздохнули: я – с облегчением, табуреточка, напротив, – под тяжестью моего мужа. Рав Каменецки молчал, зато зашевелился благоговейный черный угол сзади и слева от его кресла. По изумленному выражению бородатых лиц я поняла, что происходит что-то экстраординарное.
Действительно, судя по движению очереди, редко кто задерживался тут больше чем на тридцать-сорок секунд, а некоторым и вовсе не давали присесть – как, например, светлому плащу. А мы с Мики… Конечно, я не осмеливалась смотреть на часы, да и время, похоже, текло в этой комнате иначе, но, судя по всеобщей неловкости, минута уходила за минутой, а рав все молчал и молчал, бессмысленно уставившись в обшарпанную противоположную стену. Наконец он шевельнул пальцем. «Сейчас нас вытурят! – мелькнуло в моей голове. – Возможно, даже без рыгания…»
Но выходной гвардеец даже не пошевелился; вместо него пришел в движение Берко. Он приблизил ухо к старческим губам и вслушался в их шевеление, а затем, выпрямившись, что-то коротко прошептал стоящему рядом бородачу. Тот кивнул и повторил действие со своим соседом. Так, от бороды к уху, указание постепенно добралось до двери, ведущей, наверно, в спальню, и исчезло за ней. Внешне это очень напоминало беспроволочный телеграф – небыстрый, зато кошерный. Воображение принялось рисовать мне нескончаемую шеренгу черных бородачей, тянущуюся из дома рава Каменецки по улицам Бней-Брака – и дальше, на тель-авивские проспекты – и еще дальше – по обочинам скоростных магистралей – и еще, и еще, и еще – поверх границ, стран и континентов, к некой неведомой цели…
Как раз в момент, когда я задумалась о том, каким макаром они преодолевают океан, из комнаты вынесли стул. Обычный стул с гнутой спинкой – из тех, какие называют «венскими». Гвардеец почтительно установил его между креслом и табуреткой, увеличив таким образом количество мебели в комнате сразу на тридцать процентов. Гм… на тридцать или на двадцать пять? Я еще занималась подсчетами, когда рядом послышалось:
– Госпожа. Госпожа, пожалуйста, садитесь.
Садиться? Мне? Мне, которую прежде упорно не замечали? Это приглашение казалось настолько невероятным, что я на всякий случай огляделась. Нет, во всей окрестности, тесно уставленной столбами беспроволочного телеграфа, не наблюдалось ни одной госпожи кроме меня. Что ж, гулять так гулять. Я с достоинством уселась, перевела царственный взор на рава и остолбенела. Из его рассеянного старческого взгляда исчезла прежняя белесая муть; теперь на меня смотрели ясные, острые, пронизывающие, поразительно молодые глаза. Если бы стул не был венским, они бы пришпилили меня к спинке, как бабочку, а так всего лишь парализовали. Не снимая меня с этой невидимой булавки, старик поднял руку и тихо, но явственно произнес, указывая в нашу сторону кривым от артрита пальцем:
– Йоханан Гелт! Буа!
В следующее мгновение взгляд погас, рука упала на стол, а ко мне вернулась пропавшая было способность двигаться. Берко мигнул гвардейцу, и тот похлопал Мики по плечу:
– Быстрее, вставай, быстрее…
На выходе я оглянулась; венский стул тоже уносили назад, возвращая комнате ее изначально скупую обстановку: стол, кресло, табуреточка…
– Буа… – прошелестел рав Каменецки, то ли еще раз благословляя нас, то ли уже выпроваживая следующего посетителя, из тех, кому не посчастливилось даже присесть. Потратив на нас как минимум десять минут, старик наверняка сильно выбился из графика.
В молчании мы дошли до машины. Мики не произнес ни слова, даже когда вытаскивал из-под «дворника» извещение о штрафе за стоянку в неположенном месте. Он открыл рот лишь на скоростном шоссе:
– Скажи, Бетти, ты совсем чокнулась? На кой черт ты меня туда приволокла?
– Это всё Теила, – поспешно выдала я заранее заготовленный ответ. – Убедила меня, что хуже не будет. Прости, милый.
– Хуже не будет… – мрачно повторил он. – А что, сейчас настолько плохо?
– Мики, ты бухаешь, не просыхая, – сказала я. – В прош-лый раз мне не удалось в одиночку вытащить тебя из машины, пришлось звать Теилу, чтобы занести в дом твою бессознательную тушу. Не знаю, как ты вообще доехал в таком состоянии. Я не хочу потерять мужа, хотя все к этому идет. Я так больше не могу.
Он возмущенно фыркнул:
– А я могу? Ты же знаешь, мне нужна работа. Моя работа. Я не могу сидеть дома возле твоей юбки. Я погас, Бетти. Да и ты тоже…
– Я? Я тоже?
– Конечно! – тут же воскликнул Мики, торопясь перевести стрелки на меня. – Конечно! Вспомни, какой ты была! Огонь-баба! Не удержать! Метила на роль Бога! Хотела своими руками избавить мир от сволочей! Вспомни, о чем ты мечтала еще два года тому назад. А что сейчас? Эх, да что говорить…
Что ж, это была чистая правда. Тогда, после ликвидации Нисо и перехвата доходов от лотереи, я словно скользила на гребне эйфории, подобно бесшабашной серфингистке, поймавшей невиданную волну, и мне действительно казалось, что она так и будет нести нас от победы к победе еще долгие месяцы, если не годы. Ведь если метод, придуманный мерзким жуком Ольшенблюмом, прекрасно работает в Израиле, нет никакой причины, отчего бы ей не работать в Европе или в Америке… Так, во всяком случае, думала я – и ошиблась. Трюк с подменой выигрышных марок не прошел ни в Румынии, ни в Италии, ни в Чехии.
Мики с самого начала скептически отнесся к моей затее мировой экспансии. Нет такой аферы, говорил он, которая имела бы более-менее постоянный успех без поддержки больших местных тузов. Ольшенблюм только потому и выходит сухим из воды, что его мамаша метит в Верховный суд, а дядя – заместитель Генерального прокурора. Не будь этого, полиция
