количество знакомых, думает она. А эти сто сорок четыре ежедневно меня окружают. Я в одной бетонной коробке с ними. Поэтому так мало тишины и так много звуков. Какой-нибудь дедушка, допустим, на всю катушку (возрастные проблемы со слухом) включает вечерние новости, вторит профессионально сдержанным голосам дикторов. Какой-то второклассник, допустим, или второгодник вырвал из дневника страницу с замечанием, но родителям учитель уже доложил (сейчас хорошо со связью): родители не цивилизованные, не умеют найти подход к ребенку иначе, чем криками на ночь глядя. А где-то сверху, допустим, влюбленная девушка (любовь, разумеется, первая) слушает тихо лаундж (эта девушка, кстати, может быть сама – композитор, и эта музыка в наушниках – ее собственная), улыбается своим мечтам, ничего, кроме своей любви, не чувствует, не слышит ничего, кроме своей мелодии, которая вплетается в ненормированную по громкости и смыслу музыку ее соседа с четвертого этажа, того, который… Он кричит и кричит. По вечерам, к счастью, сейчас реже. Больше утром. Это какая-то болезнь или душевное расстройство. В доме пять подъездов. Пять на сто сорок четыре… В одном доме живет население нормальной такой деревни. Семьсот двадцать дворов. Чужие люди, которых я не замечаю, которые меня не замечают, проходят мимо, чаще всего безучастные и неуязвимые, счастливые или одинокие, или счастливые своим одиночеством.
– И не страшно? Так поздно одной на улице… – спрашивает мужским голосом выросшая из-за угла тень.
– Нет. Я уже ухожу.
– Домой?
«Домой» – такое непостижимое слово, длинная-длинная рельса, на ней пункты, где она останавливается, останавливается, остановки не по требованию – вынужденные остановки. Теперь она никогда не спотыкается на слове «дом». Если в этой высотке, в одной из квартир, которую ей сдали по объявлению «без агентств», она сейчас живет, значит, это ее дом. По крайней мере на сегодняшний день.
Тень медленно превращается в молодого человека.
– Давай знакомиться. Как зовут тебя?
– Неважно, – говорит она и изображает на лице улыбку. Улыбается не ему, а просто в пустоту. Чувствует себя безрассудной. Понимает, что не войдет в подъезд первой, несмотря на растущее желание развернуться и уйти. – Обычно отвечают: какое интересное имя – Неважно… или что-нибудь в этом духе… Но, видите, я вас опередила.
– Ну, если это такая большая тайна…
Он продолжает топтаться на месте и, конечно, украдкой разглядывает ее: светлые, с пепельным оттенком волосы собраны в хвост, толстый коричневый, затрапезный свитер, джинсы с оттопыренным карманом – там лежит «Нокия», домашние тапки на босу ногу. Она представления не имеет, как выглядит со стороны, но надеется, что ничего особенного. Ничего из ряда вон. Растекшейся туши, например. Которую подчеркнет этот странный вечерний свет. Ей становится неуютно от осознания своего эгоцентризма и желания понравиться – с какой стати? И ей совсем неинтересно, как выглядит он. Она обнимает себя обеими руками, прислоняется к стене, отводит взгляд. Равнодушно смотрит, как багряные сумерки стелются по земле, выделяя углы домов и растекаясь по асфальту, – такой приглушенный свет, будто кто-то не решается выключить бра, будто погасить свет можно, только основательно подустав.
– Ты не особенно вежлива… Проблемы?
– Просто нет времени на этикет.
– Извини. Мне показалось, что ты не очень занята. Ты из этого подъезда?
– Допустим, да, – тускло отзывается она.
Что-то с мягким шелестом перекатывается в метре от них. Кот прошмыгнул или мышь, она невольно вздрагивает, у нее плохо с любовью к живой природе.
– Нет, ты не подумай, что я бесцеремонный… Просто вдруг мы станем часто встречаться?..
Стена впивается ей в спину колючими слезами штукатурки, как акупунктурный аппликатор, которым часто пользуется отец при ревматических болях.
– Не станем, я скоро уеду из этого района. Здесь есть достопримечательности?
– Что? – Он удивленно хмыкает.
Мимо них из сумрака подворотни трусит мастиф с недовольной мордой, волоча на поводке хозяина с таким же выражением лица.
– У меня есть друг, я с ним, кстати, скоро встречаюсь, так он такой же, как ты, замкнутый, слова не вытянешь… Вас бы познакомить… А ты не знаешь, что тут за история была на третьем этаже?
Она решается взглянуть на него. Парень как парень. На вид лет двадцать, ровесник. Темноволосый, худой, угловатый. Сутулится – из-за роста? Неуверенности в себе?
– Какая история?
Он встречается с ней глазами, отводит взгляд, разом засмущавшись, вскидывает голову, улыбаясь. У него приятная улыбка, отмечает она.
– Там, короче, девушка какая-то повесилась на кухне. И ее труп не сразу обнаружили. Неужели ты не в курсе? Теперь эту квартиру сдают… Но там долго никто не живет: все боятся покойников. Кто сейчас на третьем, не знаешь?
– Я, – говорит она.
– Жесть… – Парень сконфуженно смеется, проводя рукой по лицу и притопывая ногой.
Звонок телефона на улице в этот час звучит гулко, точно эхо из колодца. Таррега и не подозревал, что спустя сто лет так извратят его мелодию. Парень бессознательно делает шаг назад, она быстро достает из кармана сотовый, пристально смотрит на него. Обычно она или сразу отвечает, или отключает звук. Но не сейчас.
Раз… Два, три, четыре, пять…
– Что с тобой? – спрашивает парень почти возмущенно.
Она считает вслух, поначалу сама того не замечая.
– Такая игра… Шесть, семь, восемь… Девять, десять, одиннадцать…
– Зачем ты считаешь?
– Четырнадцать… Пятнадцать… – Она качает головой, призывая его замолчать. – Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…
Остановилась. Потому что телефон замолчал.
Звонков без ответа: 1.
Она долго смотрит на сотовый, но он больше не воскрешается.
– Поссорилась с кем-то, да?
Вопрос выводит ее из оцепенения, она отвлекается от своих мыслей, вспоминая о чужом присутствии.
– Нет. Я жду, наоборот… Когда меня заберут.
– Кто? Если не секрет…
Она удрученно рассматривает свои тапки.
– Не секрет. Кто-нибудь…
– Странная ты, – говорит парень и смеется. – Хочешь, я тебя заберу?
Она вглядывается в него сквозь вечерний полумрак, словно оценивая такую возможность.
– Не ты, нет, не ты…
Он картинно вздыхает, качает головой. Она слышит, как за спиной с грохотом открывается лифт и кто-то вскачь преодолевает ступеньки. Нетрудно догадаться, что этот кто-то – друг ее новоявленного знакомого.
– Идем? – спрашивает он, минуя ее, как колонну, и ударяет кулаком о кулак знакомца в качестве приветствия.
– Нужно точно знать, чего ты хочешь, – говорит парень, впервые без смущения.
– Спорим, что ты не загадала никакого числа, когда считала?
«В профиль он красивее», – думает она, глядя на парня и игнорируя его вопрос.
– Ничего изменить нельзя, если не предпринимать никаких попыток… перемен.
Какое-то время они молча смотрят друг на друга, второй парень недоуменно поглядывает на них обоих. Она сдается, отводит глаза, снова прислоняется к стене, слышит вопрос: «Кто это?», но не слышит ответа – парни быстро растворяются в сумерках.
Она смотрит на небо. Думает о том, что уже поздно. Трогает оттопыренный карман.
Ты слишком к нему привязалась, слишком, думает она. Это ни в какие ворота.
Зарядное к телефону, я забыла, куда его положила. Вытаскивала из сумки или нет, забыла. Конечно, вытаскивала. Вчера на ночь заряжала, а сегодня у телефона был насыщенный день. Вчера он запечатлел лишь миллион фотографий одного заката. Сегодня миллион фотографий меня возле одной пальмы (ни одной хорошей меня, пальма хороша, даже лучше, чем в жизни). Два миллиона фотографий Мечика, я всегда фотографирую его больше и лучше. Прошу поменять позу, подбираю ракурс, замечаю детали. Жду квадратик на экране, чтобы картинка не плыла, жду, когда пройдут полуголые люди, высушенные на солнце темно-коричневые туземцы, розоватые корпулентные туристки неопределенного возраста с детьми.
На фото, сделанных мною, Мечик пребывает на фоне красоты. На фото, сделанных Мечиком, смазанная я на фоне чего и кого угодно.
Ты и так красивая, говорит Мечик.
Конечно, я красивая на размазанных фото, с задней частью собаки за спиной, с ногами, стремящимися вывернуться наизнанку, почему ты никогда не скажешь мне, чтобы я не сутулилась, вот тут же ничего, но ты обрезал мне полруки зачем-то, нужно смотреть на меня в перспективе, понимаешь? Я смотрю на тебя, а про перспективу забываю, какие
