круглым окошком. За домом располагался фруктовый сад, а от ворот, выходящих на тротуар, к входной двери вела дорожка, мощенная плоскими камнями. По обе стороны дорожки от калитки до самых дверей тянулись две ухоженные клумбы. Хозяйка очень заботилась, чтобы с весны и до глубокой осени на клумбах цвели цветы. Сама Ирина Михайловна до пенсии работала фельдшерицей. Ее очень уважали и в поликлинике, и соседи. Однако на зарплату свою она только и могла бы покупать цветочные семена для клумб, овощи для борща да пряжу для свитеров, которые вязала на дни рождения мужа, дочерей, зятьев и внуков. Остальное зарабатывал муж. У него была редкая и очень ценная специальность. Он работал кварцедувом в какой-то совершенно секретной, как бы даже не существующей организации и получал несообразно большую зарплату. Как доктор наук. И то сказать, докторов наук в его институте было несколько, а хороший кварцедув на весь Ставропольский край – один. Поэтому у них был ухоженный трехэтажный дом с садом и отдельно стоящей мастерской Виктора Степановича, которую язык не поворачивался назвать сараем.
Оба они уже были на пенсии и, пока здоровье позволяло, жили приятной, несуетной провинциальной жизнью. Обе дочери имели отдельные квартиры, но внуки любили просторный бабушкин дом и частенько ночевали у нее, в особенности перед экзаменами. Готовиться к летней сессии в тишине, валяясь в гамаке в саду и балуясь первой клубникой, было куда приятней, чем переживать эту суетливую пору под строгим родительским надзором.
Первое чудо Ирины Михайловны как раз и было связано с экзаменом, который сдавала в медицинском институте любимая внучка Алина, девочка серьезная и основательная, отличница по характеру и поведению. Алина пожаловалась, что ужасно, как никогда прежде, боится экзамена по фармакологии. Уверена, что не сдаст на пятерку, а может быть, и вообще не сдаст с первого раза. Доцент Хохлов, по ее словам, был плохим лектором, говорил невнятно и туманно. А экзамены принимал с невиданной свирепостью. Старшекурсники рассказывали, что приходили на экзамен по множеству раз и уносили в конце концов в зачетках отметки, никак не соответствующие их знаниям. И никогда никаких пятерок.
Алина зубрила, тосковала и временами говорила: «Эх, если бы не Хохлов, а Владимир Николаевич! У него бы каждый получил, что ему положено».
На утро перед экзаменом Ирина Михайловна сказала Алине:
– Иди спокойно. Хохлов не придет. Будет тебе твой Владимир Николаевич.
– А что, – хихикнула Алина, – умрет, что ли?
– Еще чего не хватало, – возмутилась бабушка. – Не умрет, конечно. И не заболеет. А просто у него трубу прорвет. Пока будет искать вентиль, звать сантехника, протирать насухо паркет, чтобы не покоробился, выносить на просушку ковры, Суздальцев уже примет экзамен у всей группы.
– А ты откуда знаешь, что фамилия завкафедрой Суздальцев? – удивилась Алина.
– Догадалась, – ответила бабушка.
Алина засмеялась, несмотря на тяжесть в сердце, чмокнула бабку и побежала на автобус. Из института она позвонила по автомату и торжественно сказала: «Пятерка! Представляешь? Хохлов не пришел. Суздальцев принимал экзамены. Мне задал два дополнительных вопроса, поставил пятерку и еще похвалил».
Ирина Михайловна улыбнулась телефону. Она знала, что сделала это сама, но совершенно не представляла как. Чудо далось ей без всякого труда. Оно выпорхнуло, оставив ощущение радости, уверенности в себе и возбуждения – не того зрелого, какое пришло в замужестве, а легкого, неопределенного любовного возбуждения, которое она испытала, когда Витя настойчиво целовал ее в первый раз, прижимая спиной к дереву. Так, что она не сразу и почувствовала, как на шею со ствола заползло несколько муравьев. Вот эта самая щекотка на шее и была четвертым признаком, сопровождавшим ее первое чудо. Дальше чудеса стали приходить каждые несколько дней. Легкий зуд на шее, покалывание радости, предчувствие скорого момента счастья – и что-то источалось из нее, оставляя уверенность в себе и полное удовлетворение. Иногда она поджидала этот момент, чтобы сделать то, чего ей хотелось самой – оживить любимую акацию, захиревшую от старости, или вернуть воду в давно пересохший колодец в углу сада. Иногда чудеса сами выбирали сюжет, и она с готовностью соглашалась. Однажды у ее соседки за ремонт крыши запросили вдвое против того, на что она рассчитывала. Ирина Михайловна предложила одолжить деньги, но соседка отказалась. Отдавать такую сумму было не из чего. В тот же вечер бригадир кровельщиков снова пришел и назначил нормальную цену. Причем вел себя так, будто предыдущего разговора вовсе не было.
Бывало, что чудеса не появлялись неделю или больше. Особенно если Ирина Михайловна болела или была занята неприятными неотложными делами. Тогда она скучала по ним и ждала ежеминутно.
Виктор Степанович, человек рациональный и неторопливый, часами занимался своими проектами в мастерской и никаких странностей в жене не замечал. Впрочем, она, в жизни ничего от него не скрывавшая, с ним об этом говорить и не думала. А рассказать кому-нибудь хотелось невыносимо. Она попробовала рассказать дочерям – старшая почему-то рассердилась, не дослушала и потом несколько дней даже по телефону отвечала матери коротко и сухо. Младшая просто отмахнулась, будто и не слышала.
Однажды, во время традиционного воскресного обеда, когда дети и внуки собрались за столом, шаловливое чудо выпорхнуло на волю – и алые георгины, пышно цветущие по обе стороны от дорожки к дому, стали ярко-сиреневыми. После вкусного и веселого застолья все шли по двору к воротам, и младшая дочь сказала старшей:
– Мне казалось, что в этом году мама высадила красные цветы. А теперь вижу, что сиреневые.
– Сиреневые, конечно, – ответила старшая. – И как чудесно цветут! У мамы золотые руки!
А Валерик, сын старшей дочери, студент Московской консерватории, обнял Ирину Михайловну и спросил ласково:
– Признавайся, бабуля, колдуешь над своими цветами? Пока никто не видит?
– Не без этого, конечно, – улыбаясь, согласилась хозяйка.
Теперь Валерик по многу часов в день играл на пианино в гостиной на втором этаже. Этот старый «Циммерман», который каждый год заботливо настраивали, был его первым инструментом. Он занимался на нем в музыкальной школе, потом в музыкальном училище, а теперь готовился к открытому выпускному концерту, который и должен был решить судьбу его распределения: останется ли он в Москве, в филармонии, станет ли концертмейстером в театре или поедет учителем музыки в безнадежную глушь. Бабушка слушала музыку, возясь на кухне, протирая пыль в спальне или за вязанием в своей маленькой рабочей комнате. Он играл хорошо. Даже очень хорошо. Но этого было мало. Час за часом она концентрировалась, представляла, как Витя в первый раз касается ее, как приникает к ней, и она начинает чувствовать кроме волнения души и волнение тела… В
