Даже в машине, на механике, как-то умудрялся: вел одной левой, через руль тянулся к рычагу передач. Его правая держала Аню.
Теперь они сидели на заднем сидении просторного салона. Было мягко, радио мурлыкало. Руслан снова держал ее руки. Телефон в его кармане тренькал и тренькал уведомлениями. Он не пытался проверять, кому из коллег не спится. Смотрел на Аню. Но ее руки оставались ледяными.
– Ответь лучше. Я в карманах погрею.
Нехотя отодвинулся. Достал телефон и писал кому-то, пока не приехали.
Двор был пустой. В свете тусклых фонарей дом показался Ане знакомым. Это их шестнадцатиэтажка в Москве, по Днепропетровской, – только ту высотку, серую, с белыми балконами, здесь положили набок. То, что было верхним этажом, стало крайним подъездом.
Дом оказался без лифта. Руслан, отдуваясь, тащил чемодан, стараясь не чиркать дном по ступенькам. Аня хваталась за перила, лезла тяжело, едва поднимая ноги, по-старушечьи.
Казалось, что и квартира, их московская квартира, за дверью, которую впереди придерживал Руслан, легла. Широкий подоконник на кухне встал вертикально, подушки с кисточками съехали с него, пузатый буфет темного дерева теперь лучше не открывать, иначе вывалится и перебьется сервиз с рябинами: тонкие фарфоровые чашки и блюдца, разрисованные гроздьями алых ягод. А что же спальня? Кровать стоит на резной спинке, едва удерживая матрас и золотистое, подоткнутое покрывало. Лепнина обрамляет белую стену напротив кровати, будто сбежавшую картину, потолок стал бирюзовым. Овал горизонтального зеркала в прихожей, куда, не теснясь, можно было вдвоем бросить взгляд перед уходом, теперь оказался на полу (не раздавить бы!), а в ванную придется ползти по-пластунски.
Ванну, изящную белую чашу, которую Руслан называл «Людовик», было особенно жаль. Вдруг треснула? У Ани часто стыли ноги, так, что не уснуть и в шерстяных носках. Тогда она наполняла ванну теплой водой, забиралась минут на двадцать, читала или рассматривала узоры плитки, потом уже шла в кровать. Руслан всё порывался заменить «Людовика» душевой кабиной: в душе постоишь подольше – согреешься. Он всё искал им трешку в современном стиле, потому решил интерьер не трогать. Как купил квартиру в «классике» с мебелью, так и продать рассчитывал.
Аня ту московскую квартиру полюбила. Из окна на кухне – вид на Битцевский лес. Было в этом что-то усадебное. Открываешь синие портьеры, а там всё белое от снега или макушки деревьев зеленятся, колышутся. Или пестрит осень. Небо. Птицы.
А ведь тогда, в самом начале, они были счастливы.
В белградском жилище всё стояло ровно. Это был другой, совсем другой дом.
Первое, что бросилось в глаза, – пустота. В огромной прихожей – тумбочка да узкий шкаф, на нем полоска зеркала. И всё. Будто куцый галстук на груди толстяка, забывшего где-то пиджак. В прихожей ламинат, дальше паркет. Настоящий, елочкой, только выложен скверно. Аня ступала робко. Не хотела тревожить этот незнакомый дом. Плашки паркета западали под ногами, точно клавиши онемевшего пианино.
В гулкой гостиной лишь громоздкий диван да плоский экран напротив. Голые бледные стены. Рёбра длинного радиатора. А над ним – четыре квадратных окна вовсе без подоконников. За стеклами – два тусклых фонаря. Серая громада здания через дорогу.
Руслан подошел сзади, обнял Аню, поцеловал в шею, царапая щетиной.
Аня кинулась задернуть портьеры, но, только подойдя вплотную к окнам, сообразила, что и штор нет. Выпирают на рамах сероватые рулетки от наружных жалюзи. Руслан потянул трос, Аня вздрогнула от грохота пластика и металла.
Жалюзи разом закрыли половину окон. В двух оставшихся отражались потемневшая Аня и голова Руслана из-за ее плеча. С улицы стекло царапали тощие ветви. Что за деревце – не разобрать. Листьев на нем не было. Все-таки и здесь зима.
Руслан погасил свет – и Аня в стекле исчезла. Он снова притянул ее к себе. И тут по его лбу замелькали рыжие квадратные отблески, на улице что-то залязгало, задребезжало. К мусорным бакам подъехала уборочная машина с мигалкой.
– Блин, эти еще, – буркнул Руслан. – Всегда в два с копейками вывозят.
Они стояли вместе у задраенных наполовину окон и смотрели, как уборщик торопливо вышел из кабины, что-то приладил за кузовом к подвесному крану, потом кран поднял и опрокинул в кузов мусорный бак. Из него вывалились пакеты, звякнули бутылки. В мусорном потоке промелькнуло что-то светлое, изящное, вроде винтового табурета, который ставят к роялю. Или показалось. За кузовом уже подцепили следующий бак. Опрокинули. Затем был третий, четвертый.
Грохотали минут десять. Руслан сначала что-то говорил, потом молчал рядом, потом включил свет.
Прошли на кухню. Двери из гостиной – двойные, белые, с мутным узорчатым стеклом, что слегка дребезжало в пазах. Петли поскрипывали, в замке торчал ключ.
– Сербы, – буркнул Руслан, попытался провернуть ключ, но безуспешно.
Аня отметила его новое словечко: вот это «сербы» для всего непривычного. А еще – эхо, пролетевшее по не обставленной толком гостиной.
На кухне вещи громоздкие, а сама она, напротив, маленькая. Пузатая электроплита с серыми блинами, ряд коричневых шкафов-близнецов по верху и по низу – сновать вдоль них полагалось лишь одной хозяйке. И не самой габаритной. Аня вспомнила свою московскую кухню со встроенной техникой, посудомоечной машиной, бутылочницей – узкая выдвижная дверца с ручкой-завитком. Старое золото на светлом, почти белом дереве; кажется, это был ясень.
Белградскую кухню Аня про себя окрестила «вагоном». К вагону примыкало более-менее квадратное помещение, но его занимал стол; Руслан купил его в здешней «Икее», очень им гордился. Имелся здесь и мрачный встроенный шкаф, высотой под потолок. Двери гладкие, из ДСП, с крошечными ручками-пуговками. Не сразу и откроешь. Внутри глубина – метр, не меньше; свет не пробивается к дальней стенке. Нижние полки завалены всякой утварью.
– Это от лендлорда осталось, – Руслан указал на удочки, поплавки, горшки и кадки для растений, прямо с землей, ссохшейся в камень.
Ужинали мясом. Руслан, прежде чем поехать в аэропорт, успел заказать на дом гуляш с рисом. Аня вытрясла всё из картонных коробок на одну сковородку, долго перемешивала, держала руку над конфоркой, ждала, пока раскочегарится плита. На тарелках – легких, синевато-зеленых и прозрачных – золотистый от томата и моркови гуляш поблек. Казалось, он давнишний, вот-вот подернется сизой плесенью. Аня даже понюхала тарелку. Руслан, который всегда ел торопливо и уже подбирал последние капли соуса, поднял голову:
– Не нравится? У них еще был кебаб, но ты вроде гуляш всегда любила.
Аня поспешила подцепить на вилку кусок мяса. Гуляш был нежным, тающим во рту и даже сладковатым. Руслан уже ломал багет, шурша коричневой бумагой. Свежий хлеб, остывший, но всё еще душистый.
Аня
