Скоро они подошли к дощатому длинному домику, чьи окна были едва ли не вровень с землей - так глубоко этот домик врос в землю. Вошли... Низенький потолок, на окошках - горшки с геранью. В углу - деревянный топчанчик, прикрытый вытертым байковым одеялом, у стены - деревянный стол, по сторонам - лавки. На стенах несколько полочек, где стояли старинные книги в кожаных переплетах, глиняная посуда, да стопки льняного белья и полотенец. Ни шкафа, ни комода в комнате не было. На столе стояла керамическая вазочка с отбитым краем, в которой цвели васильки, по стенам на гвоздях висели пучки сухих трав и кореньев. В углу против входа в загадочном свете лампадки на Сеню смотрел Спаситель. Под этой большой иконой была другая поменьше Божья матерь с младенцем. Ризы этой иконы млечно светились отблеском жемчугов.
Вошедшая села на лавку возле стола и пригласила девочку сесть напротив. Та уселась и поглядела на васильки, стоявшие на столе - ей никогда прежде не доводилось видеть таких синих и таких крупных. И откуда ж они здесь в Москве, да ещё в октябре...
- Осень нынче теплая, вот они и не хотят с землей расставаться, ответила старица на немой вопрос своей гостьи, перехватив её взгляд. - Тут в канавке цветут. Чудо!
Она улыбнулась какой-то детски-наивной улыбкой, и на душе у Сени стало покойно и хорошо. Робость её пропала, страх и подавно. Эта старушка казалась знакомой, родной...
- Ну вот, Ксанушка, ты и в гостях у меня. Зови меня просто матушкой. Хочешь поесть, ты наверное после школы проголодалась?
- Нет, что вы, матушка! Я в столовой пиццу взяла...
- Ну, пицца - это одно, а у меня - другое. Вот - этот хлеб я сама пеку, он ещё теплый. И мед липовый, летнего сбора, его мне из деревни привозят. Настоящий мед - он продукт самый вкусный. Смотря на чей вкус, конечно, а на мой уж точно!
Она вышла в закуток за стеночкой - видно, там у матушки было нечто вроде кухонки, и вынесла светлый пахучий калач с рыжеватой корочкой. В одном из горшочков на полочке оказался мед. Сеня боялась признаться, что мед она сроду терпеть не могла, - не хотела обидеть хозяйку. Но удивительное дело! - краюха хлеба, намазанная прозрачным золотистым медом, оказалась такой вкуснятиной, что Сеня и не заметила как уплела два ломтя, запивая их горячим душистым чаем с какими-то травами.
"Почти как у Проши!" - подумала она, жуя за обе щеки, не совсем правда отдавая себе отчет, что значит - почти. У него ей было уютно, спокойно и все съестное было немыслимо вкусным, но здесь... нет, она не могла бы этого объяснить: впечатление было такое, что здесь она дома и сидит рядом с бабушкой, только та ни за что на неё не станет сердиться, поэтому сердце оттаивает и млеет, а душа мурлычет, будто соседский кот Тимофей. Вначале ей хотелось задать монахине кучу вопросов: как давно они дружат с бабушкой, почему она от бабушки ничего об этом не слышала... Но отведав чудесного мягкого хлеба и душистого чая, позабыла про них - говорить не хотелось, кажется, сидела бы так и сидела... Давно девчонке не было так хорошо.
- Давно у меня гостей не было... - пока Сеня ела, матушка сидела задумавшись, глядя куда-то вдаль перед собой. - Ну что, поела? Вкусно? И слава Богу!
Теперь она глядела на Сеню, и лучики морщин разбегались по лицу от этой улыбки. Сене особенно нравились в этом лице пухловатые треугольнички возле щек, образованные складочками и выпуклостями кожи, когда матушка улыбалась, - а на лице её все время светлела улыбка. И эти выпуклые улыбчивые треугольнички делали матушку ужасно родной, домашней, в них словно воочию явлена была та теплота, которая греет сердце при слове "бабушка"! Сеня и воспринимала свою новую знакомую как родную бабушку - как будто природа, изменив закону, по которому всякому дается только две бабушки, одарила Сеню ещё и третьей! Но по воле случая они встретились только сейчас. И жаль было, что столько времени потеряно зря пока они не знали друг друга, хотя... да, Сене казалось, что матушка знает о ней все, даже то, чего Сеня сама о себе не знает... И это её всеведение - оно не пугало, нет! - а просто не позволяло увиливать и лукавить, что частенько было для неё до сих пор делом привычным... И ещё одно вдруг подумалось ей: что встреча эта первая и последняя и другой не будет. Но мысль эту Сеня гнала и радовалась ощущенью близости и родства с доселе совсем незнакомым ей человеком. Оказывается, и так бывает!
Когда, поев, Сеня смахнула в ладошку рассыпавшиеся на столе крошки хлеба, матушка кивнула на дверь: мол, птичкам вынеси. Та так и сделала, а вернувшись, почувствовала как сжалось сердце - время угощения да баловства кончилось, сейчас она узнает зачем матушка позвала ее... И угадывала, что разговор им предстоит нелегкий.
Матушка, подойдя к ней, прижала к себе её голову и стала гладить легкой иссохшей рукой.
- Садись, Ксения, поговорим. Время у нас короткое, а успеть надо много. Лишних расспросов, да разговоров вести мы с тобой не будем, ведь так? - испытующе глядя на нее, спросила матушка.
- Так... - выдохнула едва слышно Сеня и опустила голову.
- Тогда слушай меня, девочка. - Матушка села и привлекла Сеню на лавку рядом с собой. Обняла её и продолжала. - С бабушкой твоей очень в последние дни мы сдружились. Много она мне поведала, многое я ей. О встрече твоей с домовым мне известно.
- Ой, так значит, бабушка знала об этом?! - Сеня, как ужаленная, подскочила на лавке.
- Слушай и не перебивай. Будем отвлекаться - о главном поговорить не успеем. Так вот, скажу ещё раз, что знаю о встрече твоей с домовым. И хоть не скажу, что очень ей рада, но что ж теперь толковать: дело сделано - не воротишь... Всяко бывает! Надо нам с тобой эту путаницу теперь исправлять. Потому что оба вы так напутали, что и сказать нельзя!
- Мы... с Прошей?!
У Сени сердце оборвалось: да, она верно угадала - матушке все известно! Впрочем, её вины в этом нет, слово, данное Проше, она до сих пор держала и никому об их встрече не рассказывала. Так кто она - матушка? Ясно, что не простой человек, если ей все ведомо... Но спросить Сеня не решалась. Знала: если надо, матушка сама ей скажет.
- Ты ведь уже догадалась, что угодила в очень неприятную историю, так?
- Так, - призналась Сеня, чувствуя как у неё холодеют руки. - И что теперь делать?
- Расхлебывать! Понимаешь, выгнав из дому прежнего домового, Проша твой завязал очень плохой узел, в котором сошлось множество судеб... Сделал это он по своей воле. И только его добрая воля поможет этой истории разрешиться добром. Или злом... Как уж постарается! Проша захотел чистым сделаться, отстать от нечисти, к которой по рождению принадлежит. Он много старался, тебя спас, отца твоего, клад монастырский помог вернуть, - это он молодец, кто же спорит?! Но сил у него ещё мало, а для того, чтобы добро людям нести, большая сила нужна. Зло всегда рядом. Оно повсюду здесь, на земле - в царстве Князя мира сего, то есть... не хочу даже называть его имени... Ты ведь догадалась, о ком я?
Сеня, сжавшись, кивнула.
- Так вот, рано радовался твой Проша. И своим необдуманным действием словно нажал невидимую пружинку, дверца захлопнулась и вся ваша семья, и чужая, и сам он оказались в ловушке. Знаешь, как в калейдоскопе складываются цветные картинки? Вот он и повернул невидимый калейдоскоп и картинка сложилась. Очень плохая картинка! И теперь надо снова повернуть невидимый механизм, чтобы все изменилось. А для этого понадобится много сил. Но сам он не сдюжит - совсем раскис, твоя помощь нужна. Ты готова?
- Да, - снова кивнула Сеня, все ещё не решаясь взглянуть на матушку.
- Хорошо. Тогда я тебе ещё кое-что скажу. Не страшно, когда совершаешь ошибку - это со всеми бывает. Страшно, когда дурное повторяется снова и снова, а ты уже не чувствуешь этого. Когда душа к нему привыкает... Тогда она костенеет, черствеет и перестает болеть. Ведь боль - это знак беды. Знак того, что творим мы что-то не то... Болит душа - значит живая! А когда уж не чувствует ничего - значит так засорена, что и не хочет очиститься. Опутали её злые силы...
Матушка примолкла, а потом спросила, не выпуская Сениной руки из своей.
- Скажи, когда ты раньше что-то скрывала от мамы, ты ведь делала это с удовольствием и без всяких укоров совести, так?
- Так... - шепнула та, чувствуя как краска заливает лицо.
- Видишь, твоя душа начала к этому привыкать, это стало для тебя нормой. А теперь, после того, как мама была с тобой так откровенна, когда ты поняла, что она верит тебе, ты сможешь ловчить с ней как прежде? Пускай в мелочах? Думаю, нет, не сможешь.
- Не смогу, - кивнула Ксения.
- Я знаю. А теперь скажу тебе очень важную вещь. Всякий из нас существует не сам по себе - он звено в единой цепочке рода. Каждой клеточкой, чертами характера и даже судьбой человек обязан этому роду. В этом он не свободен. Но свободен в другом: всякий день выбирать свой путь. Как выбрала твоя мама. Она поднялась на ступеньку выше в своем роду, чем её мать и твоя бабушка. Но бабушка другими своими поступками, тем, что сама наработала, сделала этот шаг твоей мамы возможным. Ты понимаешь, о чем я?
