ходят-то?
– Учатся, вот и некогда им по психологам расхаживать…
– Понимаю.
Он встал, подошел к полке, взял Берна, пролистал и хмыкнул:
– Знаете, а у меня жена тоже типа психологией увлекается. Дизайн человека, слышали такое?
– Ну это не совсем…
– Да фигня это всё, вот если честно. Схемки эти ваши, типажи, сценарии. Человек – больно сложная штука, в рамки ваши не упихивается. Вот взять этого Буянова даже. Ну пришел бы он к вам, а вы что? Про то, как мама обижала, спрашивать бы стали? И что, помогло бы? Что с вами, что без вас – всё в окно бы вышел.
Он шлепнул книжку на стол.
– Распишитесь. Так, чистая формальность.
Он попрощался и ушел. А я остался смотреть на коробку с салфетками.
Сколько раз после того разговора я думал, что мог бы ответить главврачу.
Что на этой вашей Академии свет клином не сошелся. Что этому вашему декану не мешало бы ко мне на консультацию зайти вместе с ректором на пару. Что Академия ваша мне нахрен не упала. Что я получил клинического психолога и могу делом заниматься, а не зад протирать.
Я написал заявление там же, у него в кабинете. Он сказал подумать до утра. За ночь я высчитал, что на погашение кредита мне хватит года. Заявление забрал. Приходил вовремя, выписывал справки, отсиживал заседания, в рабочее время учился на дистанционных курсах, уходил вовремя, закрыл кредит, подкопил подушку безопасности, набрал частных консультаций.
И уволился?
И пошел делать зубы за пол-ляма.
Раньше я работал в колледже.
Раньше я работал.
Я так привык быть чистой формальностью, что, когда на прошлой неделе в конце рабочего дня вышел из кабинета и увидел в коридоре темноволосого паренька в очках, то, уже вставив ключ в замок, спросил, за справкой ли он, а когда он ответил, что нет, я запер кабинет и ушел, так и не поинтересовавшись, отчего этот молодой человек сидит один в пустом коридоре перед кабинетом психолога.
Я так привык быть чистой формальностью, что чистой формальностью для меня в этом здании стали все. Поэтому я не знаю, он ли это был. Не знаю.
В телефоне выскочило сообщение от Саши.
Допоздна сегодня? пойдем в кино, пока не закрыли?
Ага, заеду за тобой после Академии. У меня пустая запись
Раздался нетерпеливый стук, затем в кабинет занырнула копна темно-русых вьющихся волос, кое-как пережатых заколкой.
– К вам можно?
– Да-да, проходите.
Миниатюрная девушка – с зелеными глазами в пол-лица и маской в цвет глаз – держалась деловито.
– Вам справку?
– Что?
– Для работы?
– А… нет.
Девушка поправила маску и шмыгнула. Я понял.
– Присядете?
Примостилась на углу стула и сцепила кисти рук. Пальцы подрагивали.
– Вы пришли за консультацией, верно?
Кивнула.
– Вас как зовут? – И заговорил быстро-быстро, чтобы не дать передумать – ей и себе: – Вы можете назвать любое имя. Я не веду запись, а ваше лицо под маской, так что всё анонимно. Никто не узнает, что вы приходили. Я вам обещаю.
– Меня зовут… Елена.
– Что вас беспокоит, Елена?
Я отошел к окну и стянул маску. Она может прятаться, а я не должен.
– Вы знаете про мальчика, который выпал… вышел из окна?
– Да.
Она спустила маску с носа и прерывисто вздохнула.
– Я думаю, он это… он это… из-за меня, – голос сорвался, а длинные ресницы затрепетали.
Вот это уже похоже на работу.
Я открыл коробку с салфетками и поставил перед Еленой.
Страдал я молча, хоть и горько было
Мне потерять тебя… и я ушел.
Но жребий твой теперь переменился,
И терпишь ты…
Еврипид, «Андромаха»
Я милого узна́ю по дыханию. Твой гайморит выдает тебя раньше, чем ты произносишь хоть слово. Дергаешь ручку двери. Затем стучишь.
– Кристина?
Сопишь под дверью еще пару мгновений, затем уходишь. Делаешь три шага (буквально три, мы считали) по коридору. Открываешь дверь в блок, затем в комнату, включаешь свет. Теперь ты за стеной, но если прислушаться, то можно различить каждое слово, каждый шорох, каждый всхрап, каждый стон. Я могла бы тебя позвать. Если бы захотела.
Когда я только заселилась в эту комнату, то сразу отрубилась, а проснулась от мужского голоса над моим ухом. Даже не сразу поняла, что это не в комнате, не в блоке, а через стенку: «Да, мам, всё хорошо, мам».
Зато вспомнила, что надо отписаться маме, как у меня дела. Впрочем, она и не спрашивала. Как-то раз я уехала в летний лагерь в глухую деревню, где связь ловила только на дереве. Забралась туда дня через три, думала, что включу и мне посыпятся сообщения – как у всех, а нет, мама даже не заметила, что я не звонила. Она не со зла, просто такая. Когда она уезжает в отпуск одна, это я заставляю ее писать «всё хорошо», «сегодня плавала», «ездила на экскурсию», «купила амулет на счастье».
Мама берет всё, что дают, и верит во всё, что предлагают. Она и с тетей Верой так познакомилась: та притащилась с буклетиками «не-хотите-поговорить-о-боге?», а маме лишь бы потрепаться, так что через полчаса они уже мужиков на кухне обсуждали, а я размалевывала фломастерами пестрые журналы с башенкой на обложке, где всегда спрашивали сложное типа «Мы живем последние дни?» или «Богатство – это счастье?», а мне не нравилось, что журнал пристает как училка на ОЖС, поэтому я лепила наклейки со Смешариками на знаки вопроса. Тетя Вера потом удачно так в Майами свалила через политубежище, теперь маму к себе зовет, да только моя всё знака свыше ждет. В моем детстве по квартире валялись книжки Блаватской, полное собрание «Диагностики кармы», жизнеописания ведуньи Анастасии, которую по обложкам я то и дело путала с Анжеликой, хотя названия подошли бы больше Роулинг: «Гарри Поттер и Пространство Любви», «Гарри Поттер и Энергия Рода», «Гарри Поттер и Звенящие Кедры России». Мама привила мне любовь к гороскопам (понедельник – неудачный день, опасайтесь денежных сделок!), отвела к хироманту (линия сердца пересекает линию ума, натура страстная, чувственная), купила крестик от сглаза. Утром в воскресенье мы ходили в церковь стоять под куполом и напитываться энергией от эгрегора, а вечером болели за лучшую ведьму в «Битве экстрасенсов». Сейчас же мама ударилась в славянские веды: собирает травы, носит длинные юбки, прыгает через костер на Ивана Купалу – чем
