остались за столом один на один.
– Ты не попал в струю, – заметил он. – Не понимаешь, куда дует ветер.
– Мы вроде не о чём не договаривались.
– Не нужно договариваться. Нужно понимать.
– Извините, я мысли не умею читать.
– Другие умеют.
– Не по адресу.
По сути, мы повторили наш разговор год назад, когда он был в космосе. Я ему объяснял по громкой связи инструкцию, которую он сходу забраковал.
– Ты лучше скажи…
– А что непонятно?
– Всё.
– Другие понимают.
– Сева, кончай заниматься словоблудием…
Тогда он казался правым. Он был в полёте и громкую связь слушали многие. Я объяснял и это имело смысл, хотя мы остались при своём.
Теперь нарушались обязательства. Объясняться бесполезно. Нужно искать управу. У вышестоящего начальства. И я бегу по служебным институтским коридорам.
За оформление ГЗУ отвечал не руководитель полетов. Это дело администрации ЦУПа, но ему подыгрывали из соображения политкорректности. Права качать, не к руководству полётом я бегу, а к Николаю Аполлоновичу Анфимову, Коле Анфимову, знакомому ещё по НИИ-1, а теперь здешнему боссу.
Вспомнит ли он меня? Когда-то мы с ним были попутчиками на жизненном полустанке, в НИИ-1 авиационной техники. Тогда я впервые докладывал свою кандидатскую диссертацию, а академик Георгий Петров, зав четвёртой лабораторией заметил:
– С этим к нашим пограничникам, – имея в виду обращение к специалистам по пограничному слою.
Мы тогда с Николаем были на равных. Он читал диссертацию. Он оппонировал её исходному варианту.
Свою лепту внёс тогда Раушенбах. Его коллега «по станку» в пятой лаборатории в своей диссертации занимался чем-то подобным, и божьим ужасом для него был генерал-майор Академии Химзащиты Михаил Баранаев, знаток этой области.
– Уж если генерал одобрит, – рассуждал Раушенбах – то можно смело защищать. И то, что Баранаев отнёсся ко мне крайне доброжелательно, стало знаковым для него. Впрочем, диссертацию тогда пришлось отложить. Прочих дел было по горло.
Вспомнит он теперь меня? Многое изменилось с тех пор. Тогда с колиной женой мы плавали в бассейне комплекса «Динамо», а друг мой Юра Спаржин рассказывал байки из молодости о коке Коли и узких брюках. Мы были ровесниками. Он моложе чуть. Да, мало ли что когда-то с нами было. Ну, были рядом, однако в разные стороны ушли тогда наши поезда. Потом, извините, иное дело. Последовал колин резкий взлёт вместе с его тогдашним шефом. Теперь на кабинете его табличка «Руководитель института», и на него моя надежда.
Как могу убеждаю «Колю» остановить беспредел. Я излагаю, а он молча слушает. В приёмной встречаю нашего «вице» Виктора Легостаева, тоже выходца из НИИ-1. Прошу его поддержать меня.
Тогда «наше правое дело», слава богу, удалось. Ситуация разряжается, а в результате на меня рисуется зуб руководителя полётами, который ничего хорошего не сулит. Всё это – невидимые миру слёзы и наша жизнь. Были и прочие недомолвки, сбои сеансов, их переносы, хищения французских рекламных проспектов в ЦУПе, и мы с облегчением вздохнули, когда полётные перипетии закончились.
Меня корёжит некая беспардонность поведения. Мне вспоминаются босые ноги шефа. Когда, знакомясь, он пригласил меня к себе домой и сидя на кухне в разговоре шевелил пальцами босых ног. Не совмещалась моя тогдашняя эстетика с его бытовой бесцеремонностью. Возможно, именно она стала истоком нашего противостояния. Всего лишь первой каплей, не очень замеченной и случившейся давно.
Нет, я не пущу его в мой собственный мир. Чтобы в нашей квартире остались его мокрые следы. Необходимо хранить память о знаковых местах. Для меня это потухший вулкан Кара-Даг, бухты Сердоликовая и Пуцелановая у подножья его. Разноцветье воды с крохотными пляжами. Встречающиеся полудрагоценные камешки. Сердоликовые слёзы, вкраплённые в прочую породу, отличались прозрачностью и чистотой, радующими глаз, а контрастирующая остальная порода крепка. Очистить от неё не всегда удавалось. Точнее удавалось лишь в редких случаях и считалось, что повезло. В память об этих местах я вожу теперь с собой сувениром зелёный кусочек лавы, обточенный водой.
«Черепахой» мы называли крохотный островок вблизи Судака, на котором мы с десятилетним сыном проводили свое курортное время. В подводной части островка были пустоты и обследуя их, я решился проплыть подводным лабиринтом «Черепаху» насквозь. Плыл насколько хватило воздуха и почти на выходе застрял. Вернуться обратно я не мог, воздух был на исходе. Рванулся вперёд без уверенности, что сузившийся проход пропустит. Мне повезло, я избежал плена «Черепахи».
Для меня это стало примером, как могут рядом сосуществовать разные миры? Но они сосуществовали с возможностью перехода, что в жизни сплошь и рядом.
А шефа продолжал жить среди молний. Его проколы были, как говорят, на грани фола. На слуху была история с Ириной, «комсомолкой, спортсменкой и просто красавицей», а к тому же женой зама начальника отдела, что и стало причиной его последнего гонения.
С Украины он привёз прокуроршу и биологиню. Он повсюду подбирал свои кадры. Протеже помнили добро. Случилась история с продажей бортовых фотографий за границу, через АПН. Коммерческая деятельность тогда на корню пресекалась. То, что затем считалось доблестью, каралось.
Он был в деле этом замешен краем, а бывшая прокурорша, пристроенная в наш юридический отдел, помогла. Биологиня пристроилась по части бортовых биоэкспериментов, удачно вышла замуж и адаптировалась в здешней среде. В благодарность за стартапы шефу помогали.
Его в это время заинтересовал искусственный интеллект. Возможность заменить искусство техникой. Он отыскал умельца на Новом Арбате с его нехитрым бизнесом, который это подтверждал. Умелец фотографировал клиента, затем проецировал негатив в темной комнате на холст и закрашивал светлые места, что в жизни наоборот – тёмные, и получался портрет. Похожий. Такое можно было поставить на поток- «Изготовление личных портретов». Без вдохновения. Техника на грани фантастики.
Для шефа страна выглядела индивидуальным полем, с которого можно собирать бесконечный урожай. Он был моим антиподом по части творчества.
Ностальгия была по старому. Времени Королёва. При Мишине пауза по инерции. Казалось, так же и не так. Следом Глушко. Амбиций полон рот. Перестроились, и важным проектам вроде дали зелёный свет, но тяга не та. Разбрелось собранное в кулак, в развал пошло.
Нелегка взрослому смена уклада, всего того, что случилось с нами на нашем веку. Появились ростки непривычного, того, что трудно отнести к приключению. Смотришь и сомневаешься – выдюжу ли? Впрочем, нашли и спасительную воду и окунулись в неё с головой. Как много появилось предпосылок для интриг.
В лаборатории появлялись новые люди. За бывшим столом Викто́ра приютился временно специалист из ядерщиков. Результатом кадровых перемещений. Это был отёчный еврей, сжигаемый жаждой выдающегося технологического открытия. Всерьез его у нас не воспринимали. Считалось, что есть такая общая болезнь переоценки своих сил. Все это понимали и даже сочувствовали: «Мол, пройдёт». У тех, что были на виду, такое состоялось, и они сочувствовали тем, кто этим обделён. Считалось, сделал
