ждет.
Открой мне ту печаль свою,
Что гложет, глядя на меня.
И, может, место я в строю
Займу, достойное тебя.
1
Дом стоял на самом краю скалы. Высунувшись из западного окна, можно было разглядеть прямо под собой, внизу, футах в ста-ста пятидесяти, как воды северного океана обрастали пенной бородой, встречая на пути гранитную стену, не желавшую отступать перед натиском ровно дышащего исполина ни на дюйм. Ледяной ветер, прихватив с собой водяную взвесь, влетал внутрь через разбитые стекла, оставляя на острых краях соляные кристаллы и, не обращая внимания на слабые возражения еле хлопающих от усталости дверей, пронизывал насквозь перегородки свистящими плетьми, а собрав основные силы в коридорах, вываливался с торжествующим хохотом наружу, имея в своем распоряжении три пустые глазницы оконных проемов на восточном фасаде, рамы из которых он вышиб давно, соединившись с ураганом, к тому моменту расправившемуся с несколькими рыболовецкими посудинами и здорово потрепавшему военный фрегат, но не осилившему дом на берегу по причине ослабления крутящего момента.
Ветер недолюбливал дом с самого начала. Еще до появления стен, когда человек сложил из валунов только первый венец будущего строения, ветер, привыкший облизывать гладкие блестящие лысины местных скал без помех, начал спотыкаться об уродливое препятствие. По мере возведения чуждого прибрежному ландшафту сооружения возмущение ветра становилось все сильнее. Его размашистые порывы теперь налетали на вполне серьезную преграду, растрепывая собранные воедино пряди, теряя силу потока и образуя завихрения, мешающие полировке окрестных валунов.
Ветер предупреждал человека, строящего дом: уходи, бросай, оставь. Он вырывал из лунок столбики-метки, пылью сек глаза строителю, выл по ночам, не давая спать, а когда человек собрал подмостки и забрался на них продолжать работу, ветер раскачивал шаткие конструкции, стараясь свалить и их, и упертого каменщика, в одиночку поднимающего валуны для кладки.
Человек, ругаясь, промывал залепленные глаза, потирал ушибы и залечивал раны, но не отступал от затеянного, и дом рос вверх, несмотря на все попытки недовольных воздушных масс помешать этому. И вот наступил долгожданный для человека день: его детище, каменный уродец с десятком окон, кургузой перголой и вальмовой крышей был закончен. Новоселье ознаменовалось как всегда некстати случившимся ураганом, о котором было сказано выше, и первой сдалась неумело собранная кровля, которая разлетелась глиняными черепками, как шапка одуванчика, оголив хилые и дрожащие стропила, затем капитулировали стекла в окнах с подветренной стороны, а на десерт ураган отведал их собратьев с восточной стороны, вместе с оконными рамами.
Человек, отсидев весь спектакль в подвале, зажмурившись и заткнув уши руками, выполз из своего убежища ближе к вечеру. Картина, открывшаяся его взору, не привела человека ни в восторг, ни в отчаяние – он молча обошел руины своего творения, выдавил из глаз скупую слезу, пошевелил губами, произнося, видимо, некий набор слов, ничего не значащий для Вселенной, но весьма успокаивающий его самого и, махнув рукой, удалился прочь навсегда.
Дом, как раскрошившийся зуб самодеятельного зодчества, остался сидеть в каменной десне, намереваясь когда-нибудь сгнить окончательно, но небыстро, и вечный спор с ветром стал единственным его развлечением, придающим сил в печальной и нелегкой судьбе.
Рыбак попал в шторм. Обычная история на морских просторах – выходишь на промысел почти в безветрие, при ясной луне, и утро, подсвеченное ресницами восходящего солнца, не предвещает даже среднего волнения, но в полдень кто-то невидимой кистью ставит черную точку на горизонте, и к вечеру она успевает расползтись по небу зловещей змеей, усыпанной вспышками молний, а далее… удерживать сети становится невозможно. Волны, те, что не просто ухают в борт, заставляя рангоут скрипеть от натуги, а перехлестывают на палубу, забирая с собой обратно в море то, что вытащил оттуда рыбак, становятся подозрительно частыми и наконец, объединившись с водой, изливаемой небесами с отчаянным наслаждением, образуют знаменитый девятый вал, который кувыркает суда и покрупнее, нежели рыбацкая шхуна.
Судорожно вцепившись в обломок обшивки, несчастный привязал себя к спасительному куску дерева веревкой и обратился к Николаю Угоднику с мольбой о спасении:
– Святой Николай, заступник рыбаков и прочих, избравших в качестве путей своих неспокойную твердь вод, спаси меня, и не покину я боле тверди земной никогда, клянусь.
После он потерял сознание, ибо кораблекрушение есть напряжение физических сил и моральных потенций всех участников события, и если обломки рыбацкой посудины нашли упокоение на дне морском, то осколки перенапряженного сознания самого рыбака осели в непроглядных глубинах подсознания путем временного выключения запаниковавшего ума из реалий бушующего бытия. Посему бедолага никоим образом не мог слышать отчетливо прозвучавший с неба меж шума волн и грохота громов голос Николая:
– Спасен будешь, рыбак, и обретешь дом.
Святой Угодник не бросал слов на ветер, он доверял ему эти слова – океан утих, как ребенок, бесившийся в игре только что, но вдруг силы оставили его полностью, и дитя погружается в сон, едва прислонив голову к подушке.
Волны нежно вынесли на каменистую полосу, прямо к скалам, удивительный симбиоз человека и дерева и, откатившись, замерли, дабы не нарушать шелестом перекатывающейся гальки момент пробуждения плоти и сознания. Обе категории вернули себя в активное состояние громогласным отхаркиванием соленой воды и портовыми идиомами, понятными только рыбацкому сообществу. Тем не менее спасенный не забыл возблагодарить спасителя, едва отвязал закоченевшими пальцами кусок своего (безвозвратно потерянного) имущества:
– Благодарю, Святой Николай, за то, что стопы мои попирают землю, а сердце чувствует радость возрождения. Подскажи, куда теперь направить и то и другое?
Рыбак воздел очи к небу и, о чудо, узрел на вершине скалы дом.
– Воистину вера моя сильнее разума, – прошептал он и начал искать возможность подняться наверх.
2
– Мама, а рыбак найдет дорогу домой? – возбужденно спросила девочка, светловолосый пятилетний ангел, обладательница вздернутого носика и острых карих глаз, вынырнув из-под одеяла, куда заворачивалась все время, пока слушала сказки на ночь, оставляя в складках лишь маленькую щелочку для воздуха.
– Об этом узнаешь завтра, а сейчас спать.
– Ну мам, – попытался фрондировать неслух в пижаме, но дверь в спальню уже закрылась. Ребенок, недовольно нахмурив брови, уставился в темный потолок.
– Если рыбак просил Николая, почему я не могу? – сказала она вслух.
– Можешь, – прилетел ответ от небольшого огонька, возникшего над креслом, в котором только что сидела мама.
– Ты Николай? – восторженно прошептала девочка.
– Да, – моргнул огонек.
– Самый настоящий? – переспросила она, совершенно позабыв спрятаться за подушкой (девочка всегда делала так, когда хотела скрыть смущение).
– Я Николай Чудотворец, святитель Николай, Николай Угодник, Николай Мирликийский
