и… Санта-Клаус тоже я, – огонек радостно замигал, – к твоим услугам.
– Мне не хочется ждать до завтра, – сказала малышка, совершенно перестав бояться светлячка. – Скажи, чем закончилась сказка?
– Она не окончена до сих пор, – огонек перестал семафорить и светил ровно, – она бесконечна.
– О чем же может быть бесконечная сказка? – удивился полусонный ангел, не собиравшийся теперь спать вовсе.
– О героях этой сказки, – ответил огонек-Николай.
– Кто же они? Разве рыбак – не рыбак? – девочка развела руками и смешно вытаращила глаза.
– Рыбак – это ловец, но не рыб, а душ человеческих, имя ему земное Петр, а место небесное – апостол. Не в море ходил он за уловом, но в мир, бушующий, неспокойный, полный бурь-страстей, да хищники из глубин темных и порвали сети, и разбили опору его, и потопили ее, да сам бы сгинул в водах холодных, не спроси о помощи, не моли о спасении и новых берегах, – огонек сам раскачивался над креслом, как на волнах.
– И ты спас его, – радостно прошептал ребенок.
– Спас и дал новую опору, вот только подняться надобно к ней, а путь нелегок.
– Это дом, да? – малышка свесила ноги с кроватки, явно намереваясь переместиться ближе к креслу с огоньком.
– Дом, – продолжил объяснять Николай, – это религия, основа, формирующая человека, его взгляды и помыслы. Для рыбака дом очень важен.
– А почему ветер…
– Дух святой, – вставил огонек.
– А почему дух святой разрушил дом и вообще мешал строить, – девочка наморщила лоб: в пять лет от роду сложно выстраивать риторические конструкции, – строить религию человеку?
– Человек – основатель религии, строил по своему разумению, а не истинно, от того дух святой и был недоволен, – Николай, висящий над креслом включенным фонариком, подбирал выражения: – Кривой дом, малыш, – это обман.
– Как игрушечный, – девочка показала рукой в темный угол, где на полке стоял картонный кукольный замок.
– Да, – облегченно выдохнул светящийся собеседник.
– А где сейчас рыбак? – спросил светловолосый ангел сонным голосом.
– Ну… – огонек протянул задумчиво, – где-то на середине пути, если хочешь я…
Николай посмотрел на маленькую говорунью: та, укрывшись одеялом, мирно посапывала вздернутым носиком. Огонек над креслом погас, погрузив комнату в ночную темноту, среди которой едва различимо проглядывалась чернеющая стена скал с пенной полоской моря у основания и разрушенным остовом одинокого дома на самой вершине.
Все так же чувствую спиной
Железный прут, один, второй,
И впереди, и надо мной
Мир клетью стал, я в нем чужой.
Пока все шумно рассаживались за столом, двигая и передавая нехитрую посуду, ломая хлеба и разливая вино, Иуда, вцепившись в медный кубок, вперил взор в матовое дно и словно прилип к нему, не смея поднять глаз на сидящего по левую руку от него учителя. Он знал, что предаст Иисуса, и знал, что Иисусу ведомо это. Быть может, здесь, в пустой чаше, еще не оскверненной виноградным вином, и таился ключ ко всем его сомнениям, но разглядеть его Иуде не удавалось: то ли дрожали руки, и истина, если и была начертана на шлифованных стенках, расплывалась пред очами, полными слез, то ли Петр, оправдывающий свое имя, настойчиво пихал под руку кувшин с багровым напитком, невзирая на видимое нежелание товарища к возлиянию, мешая мысленному сосредоточению и душевному равновесию.
Трапеза вот-вот начнется. Иуда отодвинул свой кубок подальше, боясь, что его слезы, а их собралось достаточно, чтобы векам не удержать сей постыдный факт в тайне, не осрамили сосуд, его последнюю надежду сделать правильный выбор или смиренно принять предписанную судьбу.
Шум за столом стих. Петр с кувшином уже подле Иисуса. Мысль, молнии подобная, осветила изнутри мечущегося в раздумьях ученика – если он, живое воплощение Бога, прикоснется устами своими к чаше, быть может, тогда смогу узреть истину, просушив тело ее ладонями ничтожного смертного, раба Божьего Иуды.
– Возьми мой кубок, Иисус, – Иуда резко подскочил и пододвинул чашу к учителю.
Иисус внимательно посмотрел на Иуду и, не приняв кубка, спокойно ответил:
– У каждого своя чаша, брат Иуда. Зачем предлагаешь Иисусу то, что принадлежит Иуде?
– Прости, учитель, мне не хочется пить, и я подумал: отдам тебе, как отдал сердце свое и жизнь, – Иуда взял кубок и поставил рядом с собой.
– Теперь верни, – сказал Иисус, – взять не могу ни сердца, ни жизни, ибо все отца, но кубок приму, – он засмеялся, – хотя он также числится во владениях его.
– Отчего поменял ты решение, учитель? – удивленно спросил Петр, запутавшийся с выполнением обязанностей виночерпия меж двух чаш.
– Оттого, брат Петр, что пустоты мира сего должны быть заполнены, иначе мир провалится в них, – Иисус показал взглядом ученику наполнить чащу Иуды.
– Мудрены слова твои, учитель, – подал голос Андрей, всегда заступавшийся за брата, – но неясны смыслы.
– Вкушай трапезу свою, брат Андрей, и вы, братия, не отрывайтесь от угощений, а я скажу вам притчу.
Было у хозяина два пса. Одного, холеного и добродушного, он держал возле главных ворот, а второй, голодный и злой, охранял задний двор, у черного входа. Однажды проходящий мимо путник спросил:
– Скажи, добрый человек, почему так несправедлив ты к одной из своих собак? Зачем закармливаешь и расчесываешь одну, а другая недоедает и спит в грязи?
Хозяин хитро улыбнулся и ответил:
– Тот, что подле главных ворот, встречает только друзей и родственников, он должен быть добр и приятен глазу, а пес на заднем дворе будет ждать воров и разбойников, и посему быть ему злым и страшным.
– Ты рассудил умно, – сказал тогда путник, – но не мудро.
– Где же в задумке моей увидел ты недочет? – обиделся хозяин.
– Сытый пес не будет лаять на своих, но отличит чужака, а голодного накормит чужак и станет для пса своим. Так и войдут в дом твой через угощение в пасти стража.
– О чем же притча твоя, учитель? – нарушил повисшую тишину Петр. – Не о двух же псах?
– О том, что не всегда очевидное очевидно, – коротко ответил Иисус и отломил хлеб.
Все последовали его примеру, вкушая вместе с пасхальными угощениями ароматы придвинувшейся ночи и раздумывая о неочевидности очевидного. Не притронулся к еде и питию только Фома: нахмурив лоб, он обдумывал каждое слово, но не видел ответа, рассматривал притчу со всех сторон, но не находил искомого. Наконец, не выдержав, он подошел к Иисусу и прошептал на ухо:
– Учитель, не разумею я притчу твою и по обыкновению своему, кое знакомо тебе, не верую в значимость истины, тобою повествованной. Разреши сомнения мои и утешь воспаленный двумя псами разум: не вижу
