я связи меж кубком Иудиным и словами путника.
Иисус, отложив хлеб, которого до сей поры еще и не вкусил, повернулся к Фоме и так же, на ухо, прошептал ему:
– Смотри, брат Фома, на кубок этот не земным взором, но в духе, а в духе то не медная форма, но сосуд души Иуды. И в духе ведомо мне, что задумал брат Иуда. Приняв сосуд и наполнив его прощением, спасу Иуду, не дам его душе погибнуть.
– Чего же решил сотворить наш брат, что тебе, учитель, надобно спасать его? – спросил пораженный Фома так, чтобы никто не услышал.
– О том поведаю вам, братия, но позже, – ответил Иисус и, подняв кубок Иуды, отпил из него.
Фома вернулся на место, сунул в рот кусок лепешки и, задумчиво двигая челюстями, отрешенно уставился на зажигающиеся в темнеющем небе звезды.
Сколь млады души наши, думал он, коли неведомо нам многое и зрим мы только перед собой, не далее трапезного стола.
Иисус же в эту минуту припомнил контракт, заключенный с отцом, по которому его кураторство над планетой начиналось со схождения в теле физическом и той жертвой, к которой его подводил сидящий по правую руку Иуда. Над беднягой висел свой контракт, и решиться на него душа не соглашалась долго. Надобно бы поведать ученикам, что каждая душа перед воплощением на Землю вручает мне свой сосуд (голограмму) на хранение, ибо знает, какие тернии ждут ее, воплощенную, но непозволительно истине этой открытой стать сейчас.
Иисус ласково посмотрел на Иуду, затем обвел взглядом учеников, и снова отхлебнул из кубка.
Назовут его Граалем, хотя Грааль есть небесное хранилище всех сосудов, и будут искать его вечно, хотя сами пребывают в нем вечно же. Иисус поставил чашу на стол:
– Братия, возблагодарим Отца Небесного за этот прекрасный вечер и чудесный стол, объединивший тринадцать чаш, коим стать одним целым. Прошу вас, молитесь со мной и подле меня о страданиях, что ждут учителя вашего, а позже и вас. Соединим же все, что осталось в чашах наших в одну, ибо стало вино кровию моей.
Голос Иисуса затих, он был один. Иуда, получивший мякоть признания, не смог усидеть за столом и покинул вечерю, остальных сморило вино и тяготы дня – все спали.
«Безмятежны, как дети», – думал учитель, мысленно прощаясь с каждым из своих учеников. Предначертанное неотвратимой волной сжимало время, надавливало на пространство и проявляло то очевидное, что мгновение назад было неочевидным.
Иоанну, затихшему на плече у Петра, приснился сон – вечеря закончилась, все разошлись, за столом остались только двое: он и Иуда.
– Брат Иуда, – обращается Иоанн к сотрапезнику, – а ведь чаша учителя, что отдал он тебе, осталась пуста. Ты не наливал вина в нее, да и вообще, не притрагивался к кубку и смотрел на него не как на посуду, а словно видел огонь пылающий.
– Что же с того? – спрашивает, криво улыбаясь, Иуда.
– А то, – отвечает Иоанн, – что мир не терпит пустоты, так сказал учитель.
– Не думаешь же ты, брат, что весь мир теперь провалится в разверзнутую пасть этого кубка и сгинет там, – усмехается Иуда.
– Весь мир провалится в пустоту, когда таких кубков соберется достаточное количество, – говорит Иоанн, тревожно поглядывая на Иуду, – так сказал учитель.
– Вера твоя слаба, брат Иоанн. Бог не оставит сына своего, чаша его не пребудет пустой. Назначен уже виночерпий Христов, Иосиф из Аримофеи, чаша Иисуса наполнится кровию Иисуса из его рук, ибо токмо кровь Христа, а более ничего, не останется от тела Его.
– Что же такое говоришь, брат Иуда, да будут лета учителя долгими, а язык твой поганый пусть отсохнет, дабы не произносить более слов таких, – кричит во сне возмущенный Иоанн.
– Предначертанное свершится с каждым из нас, – твердым голосом произносит Иуда, и Иоанн просыпается от увиденного и услышанного кошмара на мокром от слез плече Петра.
Рядом, опустив голову на руки, сидит Иисус – он молится с закрытыми глазами. Иоанн облегченно вздохнул и с улыбкой прошептал:
– Учитель…
Иисус прервал молитву и повернулся к ученику. Выражение его лица испугало Иоанна – нет, это не была искаженная мукой гримаса, не мертвенная бледность увидевшего близкий конец, не сводящая скулы обида на не понявших и предавших. Лик Иисуса был обычным, таким, как его привыкли видеть последователи, но глаза смотрели как будто бы внутрь себя, созерцая нечто, не имеющее отношения к земной суете.
– Все, что видел во сне, – истинно, брат Иоанн, – произнес он отрешенно, – все собравшиеся здесь знают, что делают. Не тревожься ни о моей судьбе, ни о своей, дай мне помолиться, времени мало.
– Мало для чего, учитель? – почти рыдая, спросил Иоанн.
– Для свершения предначертанного. Я уже слышу голоса фарисеев, не тревожься, брат Иоанн, и не тревожь меня, – Иисус снова погрузился в молитву, плечи его подрагивали, а пальцы судорожно сжимали виски.
Сквозь слезы Иоанну привиделась размытая картина: склонившийся над столом учитель, словно живой сосуд, трепетно дышащий мягкими стенками кубок, втягивал в себя, через спину, в самый позвоночник, еле уловимые глазу тонкие струи человеческих грехов, уродливыми змеями вползающие в тело его, распирающие изнутри кожу, терзающие ткани органов, как пиявки, присасывающиеся к сердцу, грызущие кости и хохочущие в этой адской трапезе.
– Не пускай их, – шепчет Иоанн.
– Тогда они пожрут вас, – отвечает Иисус.
– Не пускай их, – уже кричит обезумевший от видения Иоанн.
– Грааль не терпит пустоты, – не поднимая головы, отвечает Иисус.
– Не пускай их, прошу, – беззвучно шевелит губами апостол.
– Да свершится предначертанное, ибо нет другого, – улыбается Иисус.
На лестнице за дверью явственно слышен шум, возмущенные голоса, крики и приближающиеся шаги.
Аминь.
– Чей голос в тишине ночной
Меня зовет: «Пойдем со мной»?
– То голос мой, любовь моя, —
В ответ из тьмы услышу я.
Освободи стремя, усталый путник, пересекая благодатные земли Логреса, и спустись к прохладным водам спрятавшегося в тени раскидистых ив озера. Быть тебе свидетелем глубокой задумчивости короля, припавшего на одно колено у самой кромки окаймленного камышом зерцала. Не крикнет птица в этот миг, не шевельнет листом дерево, не выпрыгнет из глубины на солнце резвящийся малек, да и ты, путник, затаи дыхание, не покидай своего случайного укрытия, ибо Артур, а у воды именно он, видит в отражении своем лик иного существа, не схожего с человеческим обликом, взирающего из того пространства Вселенной, где во славе своей сияет Арктурус, и имя ему Уртрр.
Знай теперь, притаившийся в ивняке никем не подосланный
