глаза на названую сестру:
– Мария, а ты крещёная?
– Крещёная, – кивнула Мария.
– Пойдёшь ко мне в крёстные? – спросила девочка.
– Ой, конечно пойду, с радостью! – отозвалась тут же Мария.
– А в крёстные кого возьмёшь? – спросила внучку Захариха.
– Не знаю, – задумалась Надийка, пожав плечиком, и задумчивым взглядом уставилась в окно.
И тут все вздрогнули от тяжёлого стука в дверь.
– Ой, кто это там? – переглянулись девчонки, – Так неожиданно, аж испугались!
– Сейчас поглядим, – Захариха поднялась и направилась к двери.
Едва она её открыла, как в избу ввалился высокий, большой человек, закрыв собою весь проём двери. Это был Влас.
– Добрый день вам в хату! – с улыбкой поприветствовал он всех.
– Добрый-добрый, – кивнула Захариха.
– Здравствуйте! – сказала Мария.
– А-а, дядя Влас! – тут же радостно вскрикнула Надийка, – Вот кто будет моим крёстным! Ты ведь пойдёшь ко мне в крёстные?
Влас очумело уставился на женскую половину:
– Ну, коли зовёшь, как не пойти, пойду! А когда креститься-то собираетесь?
– Да не знаю, – развела руками Захариха, – Надо ведь в село ехать, в церковь, с батюшкой договориться, а там уж, когда он скажет.
– Ну, так я обо всём договорюсь, не беспокойся, – утвердительно кивнул Влас.
– Спасибо, коль так, – поблагодарила старуха, – Мне-то самой тяжело, ноженьки вовсе болят.
– Так я пойду тогда, – Влас направился к двери.
– Дядя Влас, а ты чего приходил-то? – засмеялась Надийка.
– Ох ты, голова моя садовая, аж и забыл с таких новостей! Я ведь тебе подарочек принёс, держи.
Он достал из кармана тряпицу, развернул её, достал из неё небольшую вещицу и протянул Надийке. Та ахнула:
– Как же ты всё так умеешь, дядя Влас? До чего хорошо вышло! Как живые! Посмотри, Мария!
И девочка показала подарок подружке. Это был маленький аккуратный чехол для ножниц, сделанный из бересты, а по нему вырезаны были бабочки, божьи коровки, да цветочки с листиками.
– Красиво как! – подивилась Мария.
Надийка в порыве обняла Власа, а тот погладил девочку по волосам.
– Спасибо, дядя Влас!
– Да на здоровьичко, милая!
Захариха умилилась, глядя на них.
– Может и не такой он плохой человек, как мне чудится, – подумалось ей. Однако сердце её всё равно не хотело принимать его до конца, что-то тревожило его.
– Ну ладно, пойду я, оставайтесь с добром, – распрощался, наконец, Влас, и, махнув рукой на прощание, ушёл.
– Ох, и балует он тебя, – сказала Захариха Надийке, едва за Власом закрылась дверь.
– Да чего там балует? – ответила Мария, – Обычный мужик. Живёт один, несчастный, одинокий, никого у него нет, ни семьи, ни родни. Даже не женится… А так бы женился, вон сколько баб на него заглядывается! Ведь он рукастый, деловой, не пьёт, не курит, в Бога верует.
– А ты откуда знаешь? – спросила Захариха.
– А я его в церкви сколь раз видала, когда мы с маменькой ходили в село на праздники. Он всегда стоит у иконы, ни на кого не глядит, поклоны бьёт, да крестится, молится.
– Понятно, – вновь задумалась Захариха.
Прошла неделя. С каждым днём всё теплее и ярче пригревало вешнее солнышко, согревая лучами землю, таял снег, щебетали птицы, вили свои гнёзда, кругом звенела капель, всё жило и пело. В один из дней к дому Захарихи на телеге подкатил Влас, та как раз вытряхивала во дворе половики.
– Здравствуй, бабушка! – громко поздоровался Влас, – Ну что, я договорился с батюшкой, можно ехать креститься.
– Да ты что? Когда? – подивилась Захариха.
– Послезавтра. Я заеду за вами пораньше, будьте готовы.
– Дак Марии надо сказать… Позвать…
– Я всё сделаю, сейчас заскочу к ним и предупрежу её! – на ходу крикнул Влас, убегая со двора Захарихи.
Старуха вошла в дом, села устало за стол, и задумалась над тем, как быстро стала крутиться их с Надийкой жизнь, судьба поворачивает свои обороты, будто нить наматывается в клубок, то чуть медленнее, то вновь ускоряясь.
– Надийка, – крикнула она вглубь избы, – Послезавтра креститься поедем, Влас заезжал.
– Да ты что? А я, погляди-ка, что сделала! – девочка выбежала из своей комнаты и протянула Захарихе венок, сплетённый из берёзовых веточек и украшенный цветами из бархата и ленточками, сзади прикреплена была к нему ткань, расшитая узорами и маленькими крестиками понизу.
– Это нам с Марией одеяние такое на голову, нарочно для храма, – пояснила Надийка, – Вот, видишь, и голова покрыта и веночек красивый.
– И правда, очень красиво, выдумщица ты моя, – похвалила Захариха.
Через день, рано утром, на заре, ко двору подъехал Влас, Мария уже сидела позади него в телеге. Захариха с Надийкой присоединились к ним, телега выехала из деревни и направилась в сторону большого села, где и располагалась церковь.
Телега остановилась перед воротами храма и Надийка, спрыгнув на землю, не сразу направилась ко входу, а остановилась у ограды. Она молча стояла перед каменной аркой ворот, над которыми помещался образ Пресвятой Богородицы, и, задрав голову, смотрела на него. Кроткий добрый взгляд Пречистой Девы ласково взирал на девочку, согревая и словно обнимая, окутывая её теплом. Отчего-то вдруг живо представился Надийке образ её матери, которую она никогда не видела, и лишь во снах матушка приходила к ней иногда – красивая, воздушная, неземная, и Надийка просыпалась в слезах, с трепетом сжимая кулачки у самого сердца, будто пытаясь задержать, сохранить видение, оставить его внутри себя, чтобы образ матери побыл с нею рядом подольше, окружая её любовью и тихой нежностью. Надийка прерывисто вздохнула и отвела взгляд от образа.
– Перекрестись, внучка, поклонись, да проходи во двор, – негромко сказала ей из-за спины Захариха, и сама, осенив себя троекратно крестным знамением, прошла за ограду.
За нею последовали и Мария с Власом. Перед входом в храм Захариха шепнула внучке, чтобы та вновь перекрестилась, Надийка, послушав бабушку, поклонилась образу Христа Спасителя, и все поднялись по щербатым каменным ступеням. Кроме них много было ещё народу на церковном дворе – и пожилые, и молодые, и мужчины, и женщины, и дети. Надийка с интересом рассматривала прихожан, кто и как себя ведёт, что делает, прислушивалась к разговорам людей, всё ей было внове, ведь у них в деревне не было церкви, и девочка ещё ни разу до сих пор не была в храме.
Войдя же внутрь, Надийка ахнула и замерла, тут же позабыв про всё на свете – и про окружавших её людей, и про то, зачем они сюда приехали, и про мысли, занимавшие её до той минуты. Всё отступило куда-то на задний план, поплыло в облаках фимиама, растворяясь в клубах ладана, коим батюшка кадил пространство, стало незначительным, неважным и несущественным, всё ушло – и тревоги и печали – и остались только эти глаза, взиравшие на неё с Креста, глаза Спасителя. Надийка стояла прямо перед большим деревянным распятием, на котором в полный рост изображён был Иисус Христос с прободенными запястьями и ступнями, склонивший на грудь голову в терновом венце с острыми шипами, пронзившими тонкую кожу на виске, и кровь алыми струйками стекала по лику. Надийка испытующе смотрела в Его глаза и поначалу увидела в них только лишь невыносимую боль, и ей стало страшно. За что люди так обошлись с Ним? За что так мучили Его? Но вдруг что-то изменилось, то ли лучик света из высокого окна под куполом упал так на щёку Спасителя, то ли ещё что, но взгляд Его вдруг изменился, и Надийка сделала глубокий вдох и застыла так – теперь глаза Его сияли невыразимой любовью, такой, которая прощала всё, такой, которая готова была добровольно вынести все эти нечеловеческие страдания и муки, настолько она была сильна. Надийка, не отводя взгляда, обошла Распятие, и встала с другой его стороны – нет, Он смотрел всё так же, с любовью, будто говоря: «Наконец-то ты пришла, я ждал тебя». Девочка улыбнулась и кивнула. Она сделала глубокий вдох и выдох, а затем с любопытством огляделась вокруг.
Храм был очень старый, с толстыми каменными стенами, с узкими, высокими окнами, со сводчатым
