помогло. Я подарю эту картину отцу. Ну надо же, а? Моя мама – бывшая проститутка. Я рада, что она не унесла этот секрет с собой.
Уходя, она не сдержалась и всхлипнула.
– Славно ты все здесь обустроила. Мне нравится, как покрашены стены гостиной.
Этьен обходил бывший этаж Клэр, хваля меня за каждую мелочь, которая привлекала его внимание.
– Да что там, белые и белые. Но все равно спасибо.
Я стояла на пороге, ощущая, что после всех сегодняшних событий едва держусь на ногах. Ничто не мешало сесть на диван, но мне было не заставить себя даже войти в эту комнату.
– Ты и сама белая как стенка. Что, так и будешь весь вечер там стоять?
Я пожала плечами.
– Давай, Фаб… Куда же делась твоя храбрость?
– Знаешь, мне сейчас как-то плевать, храбрая я или нет.
Этьен стоял на том же месте, где накануне лежала тетя.
– А если мне просто не хватило чувства ритма? Может, зря я бросила уроки танцев в школе?
Мои слова явно поставили его в тупик.
– Ты это о чем?
В дверях рядом со мной тут же возник Шарль, весь негодование: он-то как раз понял.
– Фабьена Дюбуа, слушай меня внимательно. С чувством ритма у тебя отлично. Ты сделала такой массаж сердца, что никто бы не справился лучше. Ты делала все, что тебе говорили. Ты ни разу не потеряла спокойствие и даже умудрялась шутить. Я был рядом и видел, что ты выложилась на полную. Ты знаешь, как я тебе сочувствую, но терзаться виной ни за что не дам. Всему же есть предел, черт побери…
Этьен изумленно уставился на меня, и мы все по очереди переглянулись. Потом он сказал, смеясь:
– О как! Ну что, Дюбуа, слыхала?
Шарль протянул мне руку – я взяла ее, сделала вдох и с закрытыми глазами шагнула внутрь. Комната, которую я когда-то окрестила Паузой, теперь сполна оправдала свое имя. Как только мы с Шарлем сели на диван, Этьен подошел к нам с зеленой коробочкой в руках. Я о ней уже и забыла. Лучше бы ей остаться там, где ее отыскал Жан-Ги Бибо, думала я. Шарль предложил сначала потрясти коробку: попробуем угадать по звуку, что внутри.
Мы затихли, прислушиваясь. Шарль сказал:
– Вроде похоже на бумагу.
Это были отцовские письма, я в этом не сомневалась. Я встала.
– Открывайте без меня, а я пошла наверх. Когда буду готова, сама посмотрю. А до тех пор – учтите, пожалуйста: что бы там ни было, я ничего не желаю об этом знать. Не хочу, чтобы вы потом на меня странно смотрели, а я гадала, что это значит. Ничего не хочу узнавать, пока не буду готова.
Они обещали, что не скажут, но Шарль засомневался, что сумеет сохранить секрет.
– Значит, придется потерпеть! – отрезал Этьен. – А то, если я один буду знать, получится нечестно.
Когда я уже собиралась закрыть за собой дверь, у Этьена зазвонил телефон.
– Фаб, не уходи! Это Жан-Ги, я звонил ему.
Шарль похлопал себя по колену, приглашая меня присесть. Этьен, отвечая на звонок, заговорил тем серьезным, неестественно басовитым голосом, который он хранит для важных бесед, что со стороны выглядит довольно забавно. Пару раз мне приходилось закрывать Шарлю рот рукой – он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Этьен то и дело поглядывал на нас и делал какие-то знаки, но мы не понимали, что он пытается сказать. Спустя несколько мучительно долгих минут он наконец поблагодарил Бибо и повесил трубку.
– Ну что, удобно сидите? Три года назад он перекапывал сад и нашел этот медальон. Когда Клэр приехала, он показал его и спросил, говорит ли ей что-нибудь имя Лоран.
Он выдержал паузу, наслаждаясь тем, с каким волнением мы внимали каждому его слову.
– Клэр ответила, что медальон этот твой, что Лоран сделал гравировку, когда ты была совсем маленькой, но однажды летом ты потеряла его в саду. Наверное, она его надела, чтобы снова не потерять.
У меня от пяток до головы пробежали мурашки. Я поблагодарила Этьена за то, что все разузнал. Он добавил:
– Как тебе такая версия? Могла тетя ему соврать? Если бы у нее был тайный роман с твоим отцом, ей ничего не стоило бы скрыть это, правда?
– Сегодня я лучше буду думать, что медальон сделан для меня.
После того как они с Этьеном открыли коробочку, Шарль поднялся на третий этаж и лег на кровать рядом со мной. Я невольно стала всматриваться в его лицо, надеясь там что-нибудь вычитать, но напрасно. Когда я направила на него телефонный фонарик, Шарль рассмеялся.
– В коробочке было что-то смешное?
– Да нет, Фаб… Просто вспомнил твой день рождения. Когда я отключил на маяке свет, а ты говорила со всеми в темноте, подсвечивая себе лицо моим мобильником.
Устыдившись, я выключила фонарик и закрылась Бубу – своей плюшевой обезьянкой.
– Ладно. Прости. Меня просто эта треклятая коробочка уже с ума свела.
Шарль легонько потряс игрушку.
– Я сейчас не понял ничего, ты обезьяной рот закрыла.
Я прыснула.
– Я говорю, прости, меня уже с ума свела эта треклятая коробочка.
– Сказать тебе, что там было?
– Спасибо, не надо.
* * *
В шесть часов утра я уже проснулась и сидела в постели. Я сделала обычный утренний снимок, на этот раз высунув ноги из-под одеяла. Зайдя недавно в аптеку, я не устояла перед новым лаком для ногтей «Чили», и получившийся контраст между белыми простынями, полом и десятком красных пятнышек был просто великолепен.
А вот в душ я не ринулась как обычно, а пошла. Ощущая босыми ногами холод пола, я убеждалась, что не сплю и последние дни мне не приснились.
Закончив мыться и пропуская в душ Шарля, я попросила его выгулять Ван Гога перед работой. Всю ночь я вертелась с боку на бок, одолеваемая мыслями о таинственном содержимом коробочки, а еще – о просьбе Смарта. Пускай мне не удалось спасти тетю, я могла хотя бы утешаться мыслью, что в последние минуты жизни она была не одна. Проснувшись, я уже твердо знала свое решение и рассказала о нем Шарлю, который спросил, уверена ли я.
– Уверена. Я сделаю это. Я буду рядом с ним.
И в тот же миг я поняла, как благодарна Смарту за то, что он выслушал мой рассказ о событиях того ужасного дня. Хотела я того или нет, я не могла не признать, что в тот вечер между нами появилась какая-то связь.
Я дошла вместе с Шарлем и Ван Гогом до булочной, чтобы купить там себе уже традиционный сэндвич. Когда я собиралась повернуть к Дому «Птицы», Шарль мягко притянул меня к себе.
– А ты не можешь просто навещать его время от времени, как сейчас? Ведь ты и так к нему часто ходишь. По-моему, не к чему тебе просиживать у него все свои смены. Боюсь, сейчас это вообще не лучшая идея…
– Почему?
Ван Гог, которому тревоги Шарля были глубоко безразличны, дергал поводок, желая как можно скорее оказаться на пляже.
– Почему, спрашиваешь? Твоя тетя, медальон, твое непрожитое горе, твой диагноз, Сент-Огюст – да мало ли что еще, чего я не знаю…
Он перечислял, загибая пальцы. В одной короткой фразе этот рослый, бородатый и румяный красавец сумел изложить все, что разъедало мне душу. Самое удивительное – спроси он меня, что не так, – я бы не смогла сформулировать проще. Впрочем, подумала я, нормально не видеть дна своей лодки, когда ее заливает грязная вода.
Я не знала, что ответить Шарлю. Отвернувшись, я подставила лицо северному ветру. И закрыла глаза. Если бы я сейчас заплакала, мокрые щеки мгновенно заледенели бы. Я некультурно вытерла нос рукавом пальто, и мне стало гораздо легче.
– Ты молодец, все угадал верно… – сказала я, повернувшись к Шарлю. – Только про зеленую коробочку забыл.
Он притворился, что
