Последние дни Петра Никитовича Владыкина
Глубокая скорбь охватила сердце Петра Никитовича после расставания с сыном. Давно уже скрылся Павел за углом здания, а ему все казалось: вот сейчас он вернется, и хоть на миг он увидит опять живые, выразительные глаза сына, и надежда снова согреет сердце... Увы, из-за угла выходили совсем другие, чужие ему люди. Поняв, что ждет напрасно, отец медленно вытер набежавшую слезу и воротился в дом.
К вечеру тяжелое предчувствие заполнило душу Петра Никитовича: в неясной тревоге он то подходил к окну, стараясь угадать среди прохожих фигуру Павла, то, совсем теряя надежду, бессильно приваливался к спинке стула, тяжело опускал голову.
Вдруг позвонили. По-чужому: свои так не звонили. Сердце Петра Никитовича тревожно сжалось. Шагнул к двери, нащупал в темноте крючок, звякнул щеколдой. На крыльце ежилась незнакомая фигура.
- Вы отец Павла? - у незнакомца оказался быстрый, глуховатый шепоток. Не дождавшись ответа - а может, был уже кем-то научен! - зачастил скороговоркой: - Мы с Павлом работаем вместе. Мой долг - предупредить вас. Павла еще утром вызвали в отдел кадров, и до сих пор нету. Мы думаем, его арестовали. Простите, что огорчаю. Это печально, печально, очень, да... Мы все его ценили. А полюбили, в особенности после выступления в клубе...
Незнакомец вдруг смолк на полуслове, боязливо оглянулся, неловко взмахнул рукой, будто в прощальном жесте, и, скоком свалившись с крыльца, растворился во мраке.
Петр Никитович оцепенело выслушал сообщение. Долго стоял потом на крыльце, безучастно разглядывая тьму, проглотившую незнакомца. Наконец с мольбой возвел глаза к небу:
- Господи! Сохрани дитя мое среди ужасов...
В комнате без сил упал на колени и долго, усердно молился о судьбе сына.
Поздней ночью со смены прибежала Луша и, обливаясь слезами, по-бабьи подвывая от горя, подтвердила известие об аресте сына.
Ночь провели почти без сна. Становилось ясно: со дня на день могут нагрянуть сотрудники НКВД. Пришли к выводу, что Петру Никитовичу следует на время скрыться. Однако где найти такой уголок?
Тут-то и вспомнили о Тамбове...
(Вскоре, действительно, дом Владыкиных обыскали самым тщательным образом, кроме Библии, изъяли почти всю духовную литературу, что с таким усердием приобретал Павел. Ничего из отобранного не вернули, но, как бы Владыкины глубоко ни скорбели, как бы ни расстраивался сам Павел, находясь уже в тюрьме, предстояли события еще более ужасные.)
В Тамбове начальник милиции, позевывая, сообщил Петру Никитовичу, что как раз в этом году ссылка его закончилась. Шел 1935 год.
Петр Никитович выправил новый документ, но возвратиться к семье не торопился. Тому была причина: оказалось, что и поныне он не имеет права жить в своем доме. Шесть лет скитания, а воз и ныне оставался там же. Снова пришлось подыскивать жилье. Нашли сельцо, километрах в тридцати от города. Здесь была старая община, и, хотя многие члены братства помнили Петра Никитовича еще с 1929 года как самого дорогого и любимого брата, сердце его неизменно принадлежало своей, Н-ской общине. Без пастыря братья переносили лишения, более шести лет Церковь находилась в рассеянии. И многое надо было начинать заново. А перемены произошли разительные. Василий Иванович Ефимов, в прошлом самый близкий сподвижник Петра Никитовича, женился на молодой сестре и подался в город. За ним последовала и семья Кухтина. Кое-кто просто боялся высунуть нос наружу. Трудно, но все-таки... Петр Никитович, доверив дальнейшую судьбу общины в руки Божии, начал собирать общину сызнова. Неустройств оказалось выше головы: помещения для собраний не предоставляли, регент давным-давно покинул хор, рассеялись и проповедники, из молодежи осталась только Вера Князева. С любовью и верою в душе стали Владыкины возвращать братьев и сестер в свой дом. Особенно благословенным оказалось первое собрание: вспомнили дни возникновения общины, время, когда ютились в подвале у Князевых, припомнили и запели свою старинную, любимую: "Сидел Христос с учениками". Встрепенулись души, просветлели лица, а когда дошли до слов:
...Не ужасайтесь, не ропщите,
В то время дети вы Мои,
Мученья твердо вы сносите
Во имя правды и любви...
то у многих полились слезы умиления.
Петр Никитович произнес проповедь. Живое Слово вызвало у многих слезы раскаяния, особенно ободрились духом Вера Князева и ее мать Екатерина Ивановна. Один из братьев вызвался собрать остатки хора.
Вскоре Петра Никитовича рукоположили в Москве на пресвитерство. Церковь заметно приободрилась. Правда, собрания по-прежнему проходили в доме у Владыкиных, но на них стало многолюднее, часто задерживались после богослужения для разбора Слова, на смену Павлушке - под этим именем многие запомнили Павла Владыкина - с чтением стихов вставали его сестренка и братишка - Дашенька и Илюша. Появилась надежда на возрождение, к этому времени подоспело и письмо Павла, отправленное из заключения. Оно произвело на всех глубокое впечатление. Нелегкими оказались эти годы (шел уже 1936-й), наступило время великих скорбей: власти изъяли многих верных служителей Союза евангельских христиан баптистов, стали собираться тучи и над Н-ской общиной.
Однажды старец-пресвитер предупредил Петра Никитовича:
- Брат, все мы искренне любим тебя, сознаем и тяжесть твоих лишений, радуемся и благодарим Бога, что страдания не сломили стойкость твоего духа. Но, сострадая тебе и учитывая твой пройденный путь скорбей, я предупреждаю тебя: поберегись! Нам стало известно, что за тобой следят из НКВД. Будь осторожен и осмотрителен, когда приезжаешь к нам в село. Не забывай об этом и дома. Может, даже на время подождать, так открыто не появляться, не проповедовать. Тут, - он замялся, подыскивая слова,- некоторые уже спрашивали тебя...
Отметив про себя эти, выделенные интонацией слова: "некоторые спрашивали", и догадавшись, откуда ветер дует, Владыкин твердо ответил пресвитеру:
- Брат, ведь я дал обещание служить Господу и делать это не только в благоприятных условиях, но всегда и везде. Вот когда я был картежником и шулером, пьяницей и драчуном, так не боялся, что сама смерть по пятам ходила за мною. Теперь же я - слуга Божий, и делаю то, на что Он понуждает меня. Замолчать я не смогу. А за предупреждение благодарю Бога и вас. Учту ваши советы.
Почти в те же дни получил он подобное предупреждение и от своей Церкви: как-то прибежала Вера Князева и, сбиваясь в торопливой речи, рассказала, как ее вызывали в НКВД, как дотошно расспрашивали о нем. Решили, что для сохранения общины разумнее всего Петру Никитовичу временно скрыться. Вернулись в село. Луша оставалась с ним. В один из базарных дней решили продать кое-что из сапожного ремесла. Уже в конце дня подошли к ним "покупатели" - для Петра Никитовича свои люди, верующие. Один из них низко склонился над обувкой:
- Брат, с утра наблюдаем за вами... многое видим. Все сердце за вас изболелось. Посмотрите - за вами же следят. Во-он, за тем возом двое... Один - из нашего НКВД, другой, в кожанке, чужак. Берегитесь их!
Спешно собрали вещи, постарались затеряться в толпе, вышли на станцию. На перроне народу видимо-невидимо. "Ну, пронесло!" - мелькнуло у обоих. Не тут-то было: садясь в вагон, Луша успела заметить кожанку - тот прыгал на ходу.
- Бегут за нами враги-то, - сказала Луша. - Никак, по вагонам искать тебя станут.
Сердце у Петра Никитовича съежилось от смертельной опасности. Но что им оставалось делать? Можно, конечно, сигануть на ходу с поезда, так ведь Лушу-то не оставишь! Утешив ее Господом, тихо помолился и предложил:
- Уже смеркается, ты шубу-то распахни, а я пересяду за тебя по ту сторону да пригнусь пониже, вот и сохранит Господь... Не успели совершить замысленное, как в дальнем конце вагона резко распахнулись двери. Расталкивая пассажиров, отбрасывая мешки в сторону, пробежали те самые кожанка и тип из НКВД.
- Владыкин! Владыкин! Все равно отыщем! Сказывайся!
Петр Никитович пригнулся за Лушей низко-низко.
- Отзовись, Владыкин, все одно поймаем!
Господь хранил их и в этот раз: остались незамеченными. Подъезжая к городу, спрыгнули на ходу, домой вернулись дворами.
Обстановка в городе ожесточилась до чрезвычайности: за многими домами верующих была установлена слежка настолько тщательная, что нечего было и думать о собраниях. По двое-трое собирались на окраинах, в тесных, душных комнатушках. Хоть и в тесноте, под страхом, но, сходясь за чтением Слова Божия и горячими молитвами, христиане оживлялись душой. Дороги были им эти общения, каждая строка пропетого гимна западала в души, каждая проповедь была как бальзам на скорбящее сердце, каждая молитва как глоток свежего воздуха среди смрада. Под влиянием Слова Божьего исподволь прекратились тяжбы друг с другом, утихли споры, и каждый христианин увидел в брате близкого, родного и желанного человека.
