Петру Никитовичу советовали поменьше ходить по городу и за лучшее посчитали, что он станет посещать верующих по деревням. К Владыкиным же братья и сестры заходили крайне редко и то - если только понуждала к тому острая необходимость.
Остерегаясь слежки, Вера Князева условилась встречаться с Владыкиным на городском базаре. На очередном свидании она и поведала о том, как часто вызывают ее в НКВД на допросы, усиленно вымогают от нее хоть каких-то сведений о жизни общины и, в особенности, о нем. Выслушивая то заманчиво-обольстительные посулы, то леденящие душу угрозы, сестра вообще перестала отвечать на их вопросы, стала избегать преследователей, тогда те стали подстерегать ее на улице. Скорбь сгущалась над домом Владыкиных. Из тех редких писем, которые Павлу удавалось передать на волю, становилось все более очевидно, что и сыну не легче, чем отцу. Как могла, старалась Луша успокаивать сына, усердно молила Господа о заступничестве и всякое возвращение супруга в дом готова была расценивать как чудо. Дошло до того, что стало ходить небезопасно и по селам. Выискались и доброхоты из НКВД, предатели, и, что особенно досадно - не только из среды неверующих, но и из числа братьев. Не раз приходилось Петру Никитовичу спасаться бегством от преследования: то на подводе в темную глухую ночь, то по колено в снегу отыскивать тропку, а то и запутывать следы или отлеживаться в попадавшихся на пути сараях. Но, благодарение Богу, после минувшей опасности в сердце крепло чувство веры, и душа стремилась и дальше нести свет евангельской вести. И все же нет-нет, да и возникал вопрос:
- Как же будет дальше?
Петр Никитович частенько припоминал свою прошлую греховную жизнь с ее рискованными подвигами. Удивительно, но никто не преследовал его в те времена, хотя сам он был способен сотворить немало худого. И вот уже больше восьми лет со своей семьей переносит немыслимые мытарства, но за что? За одну только проповедь Евангелия, с которой выступает против греха и тьмы. Мыслимое ли дело? Неужто отнимут у него благодатную радость посещений тех семей, где ждут его как вестника Божия? Неужели пришли те страшные времена, о которых предвещал когда-то брат Федосей на сенокосе? Неужели и на улицах родного города никогда не будет раздаваться христианское песнопение? Как долго будет длиться беззаконие?
В таких размышлениях стоял Петр Никитович у окна, поглядывая на апрельскую слякоть. Вдруг клацнула дверная задвижка, заскрипели выскобленные половицы. Вошла Луша, сбросила ворох высохшего белья, подняла на мужа побелевшее лицо:
- Петя! Тут с самого утра против дома торчит какой-то тип. Думаю, что из этих... То походит, то газетку почитает... Я за ним наблюдала, давно тут мается. Может, приглядеть тебе, как уйти, а?
- Эх, Луша, коль уж пришел наш час, то куда мы денемся? Бог ведь тот же, что вчера и сегодня, и нам с тобой себя уже не изменить. Раз пошли за Господом, не станем оборачиваться назад.
Луша нежно обняла супруга. А он продолжил:
- Я в эту ночь сон видел. Очень короткий. Будто бы подходит ко мне человек из НКВД... в кожанке будто... и так крепко-крепко приветственно жмет мне руку... точно своему. Проснулся я... лежу, думаю: теперь сомневаться не приходится, видно настал час скорбей.
-Ой, Петя, забыла, я ведь тоже сон видела. Подожди, дай Бог памяти. Ну вот, вспомнила: вижу во сне плашкоутный мост через речку, наш мост, и ты бежишь по нему от какого-то человека. Смотрю, враг твой в белой рубашке, а перепоясан черным поясом. Сердце заныло, вижу: догоняет он тебя, да ка-ак размахнется, да ка-ак ударит из всей силы ножом... в спину. А ты так и повалился на землю. Боюсь!
- Ну что ж,- только и вздохнул Петр Никитович,- давай помолимся, дорогая.
Пригласив жену к молитве, Владыкин упал на колени и усердно молился, чтобы укрепил Господь его в страданиях и поддержал бы остающуюся семью. И за Павла молился, просил, чтобы сын его остался верен Господу до конца и чтобы если приведется им встретиться, то встреча эта была бы благословенной для них и славной для Господа. И Луша молила Бога: если и суждено оставаться ей одной, то остаться в сердце верной христианкой и детей своих привести ко Христу.
- Попробую теперь выйти, - Петр Никитович стал одеваться. - Если нет никого, то дай Бог пути, а уж если сторожат меня, то не миновать их рук, пойду навстречу врагам.
- Нет, Петя, надо не так! - запротестовала Луша - Выйду я вначале, осмотрюсь хорошенько... вроде по своим, бабьим делам - до магазина дойду, улицу высмотрю... Петр Никитович согласно кивнул головою. Луша собралась мигом.
- Ты вот что, Луша, - попросил Петр Никитович, - сходика на базар, прикупи грибочков, страсть, как захотелось покушать грибочков.
У Луши заныло сердце: хоть и обыкновенная просьба, а вроде как перед концом муж захотел грибочков откушать. Даже подумала, что последний раз она здесь, на земле, ухаживает за мужем.
Торговка засуетилась перед Лушей:
- Вот, самые лучшие, последние, сама б поела, да нужда заставила.
Луша набрала целую корзинку грибов. Поспешила обратно. У самого дома чуть ли не столкнулась с тем же сотрудником НКВД, который делал вид, что читает газету. С деланным равнодушием он отвернулся и сделал вид, что он оказался тут случайно. Но Лушу как будто толкнуло: ведь сейчас, именно сейчас этот наблюдатель должен обернуться. Вот взглянуть бы ему в глаза! И точно - человек этот оборотился. С застывшего лица на Лушу уставились серые, бесцветные глаза, полыхавшие ненавистью. Взгляд невольно леденил душу, казалось, сама смерть смотрит на Лушу, хотя мужчина выглядел обыкновенно, Луша даже хотела сказать ему что-нибудь доброе, может, по-бабьи пристыдить его за такое недостойное занятие, как слежка за невинным человеком, но пустота взгляда остановила ее; Луша поняла, что для подобного случая любые слова бесполезны: эти-то знают, что делают, они не устрашатся, они, может быть, уже приняли решение...
Решила обойти весь квартал, чтобы найти пути отступления. И уже подходя к своему забору, придумала план спасения мужа - через пролом в заборе. Отодрала несколько досок, приставила их незаметно. Бедное, любящее сердце! Не знало еще оно коварства врагов: то, что ей приходилось делать впервые, уже было ими предусмотрено до тонкостей, уже таилась засада, уже из окон наблюдали за нею. А Луша, наивно полагая, что она перехитрила врагов, с трудом - ходила на последнем месяце - пролезла сквозь проделанную дыру и заторопилась к дому. Не успела переступить порог, как в дверь грохнули:
- Откройте!
- Петя, за твоею душою! - только и выдохнула Луша. Корзинка выпала из руки, грибы покатились по полу. Петр Никитович сильно побледнел:
- Дорогая моя, да утешит тебя Господь! Мы сделали для Него все, что могли, и не нами начинается мученический путь христиан. Мы его уже заканчиваем, Боже мой! Обниму ли я свою жену когда-нибудь еще здесь, на земле? Если не суждено тому, обними Ты ее своими благословениями. Будь милостив к ней, если упадет она от непосильной ноши. Если уж пришел конец моим скитаниям и служению моему, то пусть Твои благословения вдвое-втрое почиют на сыне моем. Сохрани дом мой на многие годы и в благополучии, тогда, когда вокруг распространятся бедствия. Будь милостив и к малюткам моим, и к тому дитяти, которое должно родиться. Теперь же я в воле Твоей, и не как я хочу, но как Ты. Аминь!
- Петя,- тревожно зашептала верная жена Петра Никитовича. - Пока я с ними буду говорить, иди во двор и спасайся: там отбила несколько досок, во дворе нет никого.
С улицы непрерывно колотили в дверь. Луша заголосила:
- Он, да кто там безобразничает? Кого вам надо?
- Открывайте, - грубый голос сопровождался усиленным стуком, - это из НКВД.
- А у меня НКВД делать нечего, - продолжала тянуть время Луша, - Я одна и никому не открою. А вы ступайте во-он туда, где грабят и воруют, убивают и обманывают. Нечего пугать моих детей!
- Открывайте, вам говорят, - уже хрипел раздраженный голос. - Иначе будем ломать двери!
- А у меня НКВД делать нечего, - стояла на своем Луша. Недостойна я вашего посещения. Хотите ломать - ломайте, но я вам не открою.
На мгновение за дверью стихли, вдруг послышался шум с другой стороны, стукнула задняя дверь, только что выпустившая Петра Никитовича, и вот он сам, в сопровождении преследователей, втолкнут в прихожую, Лушу отбросили в сторону, кто-то из ворвавшихся откинул крючок, теперь и те, с крыльца, оказались в доме. При виде целой толпы разъяренных мужчин, заревели дети. Один из оперативников, видимо старший, попытался успокоить детей и Лушу:
- Да не ревите вы! Не плачьте - ничего вам не будет, мы только посмотрим, что тут у вашего мужа хранится в доме. Зачем шум поднимать, и мужа вашего отпустим...
- Зачем вы врете? - сквозь слезы выкрикнула Луша. - Не для того вы день и ночь сторожили нас и гонялись по пятам за мужем, чтобы отпускать его... Ишь, уцепились, ровно бандит перед вами. Да отпустите вы его, куда он убежит-то! Вас тут полон дом!
