смешку над тем, что священно мне. Не вы ли часто говорили? Здесь между людей, редко встретишь человека! Расчеты, честолюбие; желание не заслужить, а выслужить
награду поглощают все истинные добродетели, порождают презрительную и постыдную искательность, обращаются в одно всеобщее сплетение лжи, обмана и каверз.
Александр Петрович, желая прекратить разговор, чересчур откровенный, посмотрел на часы и заметил, что уже полночь. Собеседники молча докурили трубки, потом разошлись.
- Что это за священник?—спросил Николаша у брата.
- Это искренний друг мой, которого я очень уважаю,— отвечал Александр с важностью.
- А Пшемаф?
- Храбрый и честный кабардинец.
Николаша вынул из портфеля тетрадь и под статьей, начинающейся с того месяца и числа, где было им написано имя станицы, начертал следующие строки: «Вечер я провел у брата; играл в преферанс; гости были —седой русский священник, татарин и лекарь сибиряк».
Александр спросил, что он пишет.
— Журнал моего путешествия,— отвечал Николаша, подавая брату тетрадь и показывая последние строки.
— Позволь мне дополнить,— сказал Александр.
— Сделай милость! — примолвил Николаша, протягивая перо; Александр прибавил следующее: «Эти три человека с душою, умом и добродетелями; четвертый был приезжий из России, надушенный «fashionable». После того он встал и, простясь с братом, пошел спать. Николаша, прочитав прибавленное братом, почувствовал всю неприличность своей насмешки над приятелями Александра и, желая обратить ее в шутку, а вместе сделать упрек брату, пошел к нему и сказал:
— Александр! Ты не докончил.
— Я уже лег, спать хочется.
— Так я за тебя кончу; ты разумел — дурак без души. Не правда ли? Написать?
- Пиши, что хочешь,—отвечал полусонный Александр.
III
Тревога
...И дикие питомцы брани
Рекою хлынули с холмов,
И скачут по брегам Кубани
Сбирать насильственные дани
А. Пушкин
— Все были погружены в глубокий сон, когда человек вошел торопливо со свечою в комнату Александра Петровича и, разбудя его, сказал:
- Извольте вставать — тревога!
- На дворе темно?
- Зги божьей не видать, дождь моросит.
Александр вскочил с кровати, накинув халат, взглянул на часы — был в исходе четвертый,— вышел на крыльцо и, покуда ему обливали голову холодной водой, расспрашивал казака, прибывшего с известием о тревоге.
— Где неприятельская партия и в каком она числе?
— Не могим знать, ваше благородие! Казак с поста, прискакал к полковнику; я стоял в это время у ворот и тотчас побежал дать вам знать. Говорят, хутора берут; в той стороне словно варево.
— Нарядчики побежали ли по сотне?
— Как же, ваше благородие!
— Послышался один, другой удар в церковный колокол, и зазвонили в набат. Станица ожила. Женщины бежали по улицам к церкви, бормоча: «О, боже мой! Проклятые черкесы! Мати пресвятая богородица, спаси нас! Ой, лышачки! Батюшки, что с нами будет!» и пр.
— В станицах церкви обнесены оградою с бойницами — это род станичной цитадели. Послышался конский топот казаков, скакавших на сборное место, т. е. на церковную площадь.
— Александр Петрович, одевшись так же, как мы его видели утром на большой дороге, вскочил на коня, ничего не отвечая Николаше, который в испуге приставал к нему с вопросами. Крикнув на Дыду, умолявшего взять его с
собою на тревогу: «Не нужно! Оставайся дома!», он ударил плетью по лошади и понесся к сборному месту в сопровождении четырех казаков, его телохранителей. Там
было печальное зрелище! Казачки всех возрастов целовались с казаками, которые нагибались к ним с коней: каждая опасалась, что в последний раз целует сына, брата
или мужа. Гул звона сочетался с рыданиями прощавшихся женщин, с криком урядников, устраивавших, сколько возможно, порядок. Капитан прискакал —заревел: «Стройся! Урядники, что зеваете, прочь бабье! К черту проклятых! Плетьми гони их!» Везде раздался крик: «Стройся, проворнее! Не копаться!» и послышался визг нескольких казачек, сваленных и помятых лошадьми урядников, устраивавших фрунт.
Старшего урядника сюда!—закричал капитан, и раздался крик: «Старшего урядника к капитану!»
— Здесь!—сказал голос, запыхавшись.— Что прикажете, ваше благородие?
—Построить тотчас сотню, да без «той суеты! Поверить и рассчитать людей, как я тебе приказал!
Между тем сам капитан повернул лошадь, чтобы ехать к полковнику,
— Слушаю, ваше благородие! — отвечал урядник и, подъехав к сотне, закричал: «Смирно!» и начал поверять казаков.
Александр Петрович встретил полкового командира, шедшего по площади. Он слез с лошади, подошел к старику, но звон колоколов заглушал его голос.
— Станичный начальник! Вели перестать звонить. Черт побери! Заглушили!—закричал полковник офицеру, идущему за ним. Колокола замолкли. Старик отдал приказание всем собравшимся офицерам с точностью, которую одна опытность может вселить. Несколько раз повторил он им, что коль скоро кто завидит неприятеля — тотчас начинал бы бой и открывал перестрелку, дабы остальные сотни могли слышать, где неприятель. Капитану повторил уже сказанное днем, а Пшемафу велел скакать по кордону, чтобы открыть переправу хищников и их следить.
Александр Петрович подъехал к сотне, спросил у старшего урядника, где команда, отсчитанная для Пшемафа, и приказал последнему принять ее. Потом он обратился к своим казакам, велел назначить урядника и с тылу расторопного приказного, чтоб не позволял людям отставать. Сделав эти распоряжения, он скомандовал:
— Смирно! В два коня направо рысью, марш! Правое плечо вперед, за мною!—И на рысях отправился к Кубани.
Переправившись за речку, частью вброд, частью вплавь, он уже на противоположном берегу закричал:
- Пошел!—И все поскакали. Несшиеся всадники без дороги, по степи, часто падали в ямы вместе с лошадьми; но так как ушибов по штату не полагается, то каждый упавший, проклиная темноту ночи и товарищей/которые наскочили на него и, пока он еще не успел встать, поряд? ком помяли, опять садился верхом. Пустогородов не избегнул общей участи; он падал и был смят. Проскакавши верст около пятнадцати, он повел своих казаков шагом, чтобы дать вздохнуть лошадям, и тихо доехал, до брода чрезвычайно топкой речки. Это задержало его немного; но потом он опять пустился вскачь, дабы успеть к рассвету приехать к броду другой речки. Основываясь на словах лазутчиков, приезжавших в тот день к полковнику, думали, что хищники чрез нее переправятся.
Но возвратимся в станицу. Едва выехали все команды, как с хуторов, лежащих верстах в пятнадцати от полковой штаб-квартиры, прискакал казак к полковнику, который
ходил по площади. Услышав конский топот, он громко спросил:
— Кто там едет?
— Казак, ваше высокоблагородие!
— Откуда?
— С хуторов.
— Что там у вас?
— Все хутора забрали, зажгли строения.
— Велика ли партия?
— Более тысячи черкесов.
— Что ты врешь, дурак!
— Ей-богу, ваше высокоблагородие! Нас было шесть конных казаков на хуторском посту; пятерых изрубили, мой добрый конь один ускакал— долго за мною гнались.
— Вот что значит добрая лошадь! А вас — черт возьми— еще не уверишь, что тот казак и молодец, у которого добрый конь. Станичный начальник! Велите запрячь орудие, хоть оба пускай будут готовы! Да резерву прикажите иметь лошадей в руках и не расходиться.—Полковник продолжал ходить.
Все женщины окружили приезжего казака и расспрашивали в один голос о Яковлеве, Петрове, Федорове, Николаеве, Сидорове и пр. и пр.
Прошло несколько времени, прискакал другой казак. Полковник спросил:
— Кто там и откуда?
- Казак, ваше высокоблагородие! Корнет Пшемаф приказал просить орудие. Он переправился через Кубань у поста *** (казак произнес какое-то варварское на-
звание), открыл черкесов и начал перестрелку, только их больно много.
— А сколько примерно?
— Не могим знать, ваше высокоблагородие,— темно, земля гудет от конского топота.
Старик закричал:
— Резерв на конь! Оба орудия садись! — Потом, обратясь к станичному начальнику, сказал:—Вы ступайте скорее с этим резервом к Пшемафу и вступите к нему в команду. Поезжайте на брод***,— и назвал пост варварского имени.
