- Слушаю!—И старик хорунжий вскочил на лошадь, скомандовал:
- Пошел за мною!
Полковой командир провожал их словами:
- Ну, с богом, хлопцы! Смотри, молодцами!
Все в один голос отвечали ему: «Рады стараться, ваше высокоблагородие!» Вслед за тем послышался конский топот, шлепанье казачьих плетей и гул катящейся артиллерии.
Солнце взошло, когда прискакал еще казак с известием, что недалеко за Кубанью слышна сильная пальба из орудий. Часа полтора спустя приехал черкес из мирного аула к полковнику с вестью, что весь плен у хищников отбит, что сами они прогнаны, и понесли большую потерю, между тем как несколько казаков ранено, что владетель мирной деревни выезжал со своими подвластными на тревогу, дрался с, хищниками, и что, наконец, капитан Пустогородов с казаками и отбитыми пленными отдыхает в их ауле. При вопросе, в каком числе был хищнический отряд, черкес отвечал: более двухсот человек!
Часов в одиннадцать утра прибыл урядник, присланный от Александра Петровича объявить полковнику, что хищники прогнаны, а он идет назад с ранеными. При рас- просе о последних узнали, что их порядочное количество и что из офицеров ранен один он только.
Добрый полковник пошел тотчас на квартиру Александра Петровича предупредить Николашу, что брат его ранен, и предложить ему, вместе с тем, отправиться в коляске навстречу капитану, которому спокойнее будет доехать в экипаже. Николаша, несмотря на то, что не кончил еще туалета, с радостью принял предложение. Верстах в двенадцати он встретил Александра Петровича, бледного, окровавленного, однако едущего верхом. Александр не хотел согласиться пересесть в коляску, ссылаясь на неважную рану, и предложил брату заводную лошадь. Они ехали рядом. Казаки, следуя, пели песни; двое из них наигрывали на камышовой дудке арию волынки; между тем несколько человек, спешась, выплясывали по дороге русского трепака, а иногда что-то вроде лезгинки. Один из телохранителей капитана, подъехав к нему, сказал:
- Ваше благородие! Не угодно ли будет видеть Алима?
- Согласен.
Два казака подъехали; один, корча горца, мастерски передразнивал звуки черкесского языка; другой, искусно коверкая русский язык, представлял переводчика.
- Здорово, Алим! Откуда явился? — спросил Александр, улыбаясь. Казак поклонился по черкесскому обычаю, пробормотав какие-то черкесоподобные звуки.
Мнимый толмач перевел их так:
- Алим сказал —из немецкого окопа.
- Откуда?
- Моя не знает. Алим сказал—из немецкого окопа.— Тут он начал корчить, будто бы говорит с товарищем по-черкески; потом, обратись к капитану, молвил: — Ваше благородие! Немецкий окоп то, что ваше изволит называть Прочный Окоп.
Александр, смеясь, заметил брату вполголоса:
- Какие шельмы! Ко всему приложат; в Прочном Окопе все немцы, как и по всему нашему флангу.—Потом обратился опять к переводчику; — Ну, а генерал-то здоров?
Доволен ли нашим сегодняшним делом?
Толмач передал слова капитана Алиму; последний пробормотал что-то. Переводчик сообщил это следующим образом:
- Алим говорит, генерал сказал —казак хорош дрался; черкес подлец! А на капитан очень сердит; покажет ему своя дружба!
- За что же? — спросил Александр.
После обыкновенного повторения он получил в ответ;
- Алим говорит, генерал сказал — о капитан! Все свой казак любит! Все черкесская шашка, отбитая им, отдал, а был славный шашка и ружье! Что бы мне прислать! Моя все-таки один целков иль пол цел ков дал бы, да казак в придач крест навесил —тот казак молодец, который отбил оружие! А капитан им плеть даст, говорит: «Подлец, а не казак, сзади мертвых грабил!» Генерал сказал, этот капитан ничего не понимает.
Тут мнимый Алим что-то стал бормотать, переводчик делал несколько вопросов, наконец, перевел:
- Алим говорит, генерал очень сердис на капитан, сказал —фу, черт! До сорок тел убитых черкес и башка не привозил; что бы велел казак голова руби и притрочить к
седло; да еще черкес пятнадцать ранен; взял в плен, на кой черт их? Голова долой* и мне прислал!
- К чему же генералу мертвые головы?
По переводе этого вопроса и по переговору с притворным черкесом переводчик отвечал:
* За Кубанью ввелся обычай между казаков отрезывать головы у убитых черкесов. Родные выкупают головы, потому что по туземным обычаям нельзя хоронить тела без головы; поэтому-то занижающимся таковым торгом гораздо выгоднее иметь голову, чем пленного.
— Алим говорит, генерал славно сотовку* делал черкеска голова: богатый голова плоти генерал два коров, бедно плоти один, два баран, голова возьми назад.
- А для чего генералу коровы и бараны?
После продолжительного разговора между мнимым черкесом и переводчиком Александр получил в ответ:
— Алим говорит, баран и коров все-таки худоба; у генерал вить в дальних крепость большой атара, много скот.
— Ты мошенник с Алимом, все врешь! — возразил Александр Петрович и, обратись к брату, примолвил: —Однако я пересяду в экипаж; у меня делается жар.
— Сев в коляску, Александр приказал старшему уряднику вести команду и, подходя к станице, позволить казакам стрелять. Это линейский обычай: казаки, возвращаясь в свои станицы с похода или погони, когда имели бой с неприятелем, перед входом открывают ружейную пальбу. Казачки выходят к воротам и встречают своих, нередко убитых или раненых. Странное зрелище этой толпы, в которой иные изъявляют шумные признаки истинной или притворной радости, другие под слезами и рыданиями оказывают искреннюю либо ложную печаль.
— Проводы казаков в поход ознаменовываются обыкновенно всеобщими слезами. Их провожают за станицу, подносят им водку и чихирь; отъезжающие и провожающие напиваются допьяна, плачут, обнимаются, рыдают и расходятся. То же самое можно видеть и в России, хотя в малом виде, при проводах рекрут из родного селения.
Оба брата приехали домой и нашли там черкесского лекаря, за которым посылал Александр Петрович в мирный аул. Он успел приготовить все нужное для перевязки. Дыду не поморщился, но слезы катились из глаз его. Айшат, увидев Александра бледного и в крови, закрыла лицо ручонками и зарыдала, она царапала себе лоб и щеки ногтями, рвала волосы из-под чалмы —это обыкновенное изъявление печали и отчаяния всех горских женщин при смерти или несчастий кого-нибудь из ближних. Александр успокаивал ее ласками и поцелуями. Его раздели, черкесский врач велел зарезать овцу, снять с нее кожу и обернул рану больного. Оказалось, что левая рука была прострелена навылет выше кости, однако черкес нашел рану вовсе неважною, велел больному выпить рюмку водки и положил его в постель. Хотя Александра клонил сон, но он хотел непременно видеться с Кутьей. Оскорбленный лекарь, бывший в это время у полковника, только по настойчивому убеждению старика согласился идти к раненому.
* Обмен
Войдя в комнату, он сказал:
- Только что узнал я о вашей ране, тотчас явился к вам со всеми нужными припасами; но мне объявили, что черкес будет вас лечить, и я ушел. На что же нужен я вам теперь? Учиться я не намерен.
- Полно, любезный, сердиться,— отвечал Александр.— Чем же обижаться, что я по-черкесски хочу лечить рану? Положим —это моя странность! Но помогите, у меня спина ужасно болит; я ночью упал, казаки на меня наехали и стоптали.
Лекарь посмотрел поясницу; ушибленное место распухло, и было совсем черно. Он послал тотчас за пиявками. Между тем вошёл полковник и, сделав несколько вопросов о здоровье Александра Петровича, просил его рассказать, если он в силах, как было все дело, потому что ему нужно писать немедленно донесение.
Александр, собрав все свои силы, начал таким образом:
- Я проскакал более тридцати верст, когда стало рассветать, и находился неподалеку от мирного аула, против большого кургана. Завидев вдали неприятеля, я оглянулся — со мною было лишь пять человек, прочие казаки тянулись сзади и едва были видны. Я послал одного из своих пяти гнать отсталых, а сам с четырьмя остальными поскакал вперед. Хищники нескоро в нас разглядели неприятеля; я нагнал их, они были в числе пятидесяти человек: тридцать везли пленных, другие служили прикрытием; лошади их сильно пристали. Я начал перестрелку. Не прошло десяти минут, как я был уже окружен казаками в числе сорока — истинные молодцы! Все в один голос умоляли меня идти врукопашную; я согласился и закричал: «В шашки! Ура!» Черкесы встретили нас ружейным залпом, но тут же поскакали, покидая свой плен; однако мы, настигнув их, изрубили несколько человек. Владетель мирной деревни выехал на тревогу со своими подвластными и крикнул на хищников, которые начали оставлять и последних пленных; между тем он сам бросился на них и возвратил наш косяк, который угоняли черкесы. Далее я не мог преследовать неприятеля, скрывшегося в лесу, а приказал собирать отбитых пленных; в этой стычке у меня убит один казак и четыре лошади, ранено два казака и семь лошадей, в том числе и мой добрый конь. Хищники оставили несколько раненых и убитых лошадей, четыре тела и семь тяжелораненых черкесов, По расспросам отбитых пленных мы узнали, что только небольшая партия везла их, главное скопище осталось далеко сзади отбиваться от наших казаков, их преследовавших. Одна старуха, будучи привязана к седлу хищника, во время перестрелки была ранена и скоро умерла. По показанию возвращенных от неприятеля, которое утверждено было ранеными черкесами, оставшимися у нас, недоставало еще трех молодых казачек. Вероятно, пятнадцать хищников отстали с ними нарочно и берегли их для насилия. Я отвел тотчас отбитый плен, раненых черкесов и отвез наших убитых л раненых в мирный аул; двух казаков послал навстречу сотне, ожидаемой с верхней станицы, с приказанием присоединиться ко мне; а десять человек отрядил на поиск трех казачек. Едва прибыл я в аул, как один казак из числа десяти прискакал с известием, что к Кубани слышна пальба. Оставя тут человек семь казаков с присталыми лошадьми, для прикрытия привезенных пленных и раненых хищников, я понесся на пушечную пальбу, послав сказать, чтобы ожидаемая сотня спешила за мною. Пересекая лес, я встретил черкесов с тремя пленницами, отбил казачек и продолжал скакать, наткнулся на другую партию хищников, везших раненых товарищей, и перескочил через нее. Выехав из леса, я увидел команду Пшемафа, окруженную неприятелем. Горячая перестрелка кипела между ними. Приняв нас за неприятеля, наши пустили в пас ядро. Я закричал «ура!», и мы понеслись. Ожидаемая сотня, услыша пушечную пальбу и взяв напрямик, также скакала из-за леса. Пшемаф со своими спешился и молодцом дрался. Завидев меня и другую сотню, он закричал: «На конь!» и кинулся в шашки. При нем была уже и сотня из нижней станицы. Неприятель, объятый паническим страхом, пустился бежать прямо к речке, поблизости текущей; мы опрокинули его с кручи. Во время преследования я наскочил с шашкою на одного хищника, который прострелил мне из пистолета левую руку.
