научится их печь, а потом наболтает смородинового варенья в стакане с проточной водой, включит радиоспектакль. Пусть там происходит что-то ужасное и непонятное: смерть, убийство, измена, но Асе не будет страшно, она признает выдумку автора. Ася реально боится взрослой, непонятной жизни. Она не готова её жить, она не умеет её жить.
Хотела отпроситься, в пять утра угнать на первом автобусе. Разумеется, её никто не отпустил. Василиса Васильевна уже сообщила, что надо написать кучу объяснительных, поговорить со следователем. Взяла с Аси обещание, что она всех дождётся.
Пока всех ждала, написала заявление на увольнение, принесла Байконуру Михайловичу на подпись. Получился тягостный разговор. Вновь разорался. Ася растерялась – помнится, недавно требовал её увольнения, а теперь назвал двухголовой змеёй, только головы не рядом в помощь друг другу, а в противоположные стороны – на разрыв – в хвост и в гриву. Ася не очень хорошо представила такую хитрость, но уточнять не стала, хватило того, что и так запуталась в логике начальника.
Мать учила Асю не воровать, не курить, не грубить, не лениться, не пьянствовать, не ругаться, не драться, не целоваться и ещё много «не». Но среди всего этого не было «не терпеть начальника участка Байконура Михайловича». Может, просто плюнуть и уйти? Но срываться было гораздо опаснее. Тогда уволят по 33-й. На хорошую работу с таким прошлым не устроишься.
Надо по-человечески уволиться, забрать документы, занять у Зари деньги на дорогу – обещать вернуть по телеграфу.
Ася уснула прямо в автобусе, некрасиво задрав голову. Спала, видимо, давно: слюна, скатившаяся по щеке, засохла пластами. Хорошо хоть, не проехала свою остановку. Дома бухнулась в кровать – не раздеваясь, не снимая босоножек. Проспала так, пока Заря не пришла с работы.
– Всё! – сообщила она с порога, потрясая белой коробкой с тортом. – Перевелась в ваш цех. Давай вставай, пабам! Будем пить чай с тортом.
Ася скинула босоножки, перевернулась к стене, потянула на себя покрывало.
– Вставай, говорю! Володька нам обеим купил билеты в кино.
– Не хочу, – буркнула в подушку Ася.
– Нам выходить через полчаса. Индийский фильм «Зита и Гита».
Кто откажется от такой перспективы? Честное слово, это очень крутой подарок!
– С Маргаритой всё в порядке, – продолжала Заря, стягивая с Аси покрывало. – Сделали операцию, где-то куда-то на позвоночнике поставили пластину, ходить будет, но не быстро.
Сердце защемило, Ася старалась не думать о Маргарите. Надо, наверное, сходить в больницу, проведать. Представила, как Маргарита будет одиноко лежать в палате, вся в гипсе. Рядом брякает металлическая крышка стерилизаторов, это медсестра готовит укол, набирает в шприц лекарство, до первой капли из иглы выдавливает воздух. «Как вы?» – спрашивает доктор, держит Маргариту за руку, трогает ноги. А за окнами в небе несутся облака, катят машины, с чёрным шлейфом дыма пыхтит паровоз, а на экране кинотеатра «Батыр» Зита расправляется с обидчиком. Как ток по проводам, жизнь продолжает мчаться вперёд.
Шесть утра. Ася не спит, притворяется. Сквозь ресницы видит молодые девичьи телеса в цветастых ночнушках, их тени на стенах от ночников. Где-то, наверное, страдает сердце юноши – как бы оно хотело поменяться с Асей местами, чтобы любоваться романтическими изгибами, нежными волнами ниспадающих волос. Но юноши там, а Ася здесь, и ей больше некуда деваться из этого общежития, разве что замуж. Но это такая непроглядная перспектива, как у Любки. Видно, что у неё под кроватью уже заготовлены чемоданы с приданым, больше уже некуда класть. Все претензии к женихам снижены до предела «только женись». Любка каждое утро завивает чёлку на термобигуди в надежде, что хоть кто-нибудь позарится на эту взлохмаченную кипу волос. Она завязывает тесёмки на груди ночной сорочки, тонкая ткань которой не может скрыть её готовую к ласкам упругую грудь. Из маленькой комнаты просачивается невнятное перешёптывание, кто-то стучит дверцами шкафа. Девушки собираются на работу, хмуро здороваются, чистят зубы, вздыхают над порванными колготками, достают из загашников припрятанные рубли, хлопают ладонями по бёдрам, приглаживая мятые бока юбок.
С кухни поплыли запахи еды.
Как только хлопнула дверь за последней девушкой, Ася босиком шмыгнула в туалет, затем в ванную. Под тонкой струйкой воды почистила зубы, вышла на кухню и первое, что заметила, – это сковородку, под синей крышкой которой блаженно томилась жареная картошка.
Подняла крышку. От аромата закружилась голова, хотелось сожрать картошку вместе со сковородкой, но пальчиками выцепила только два бруска. Ох! Какая услада. Нектар! Мёд! Амброзия! Ещё две дольки… ещё две… всё, хватит, это последние… не жадничай!.. увидят крыску! – рывками воровала рассыпчатую промасленную красоту, будто играла в игрушечную столовую, в которой вместо кукольных предметов были настоящие. И можно получить настоящий нагоняй, но это потом, теперь надо хоть немного сбить голод. Главное – съесть так, чтобы было незаметно, до горки взбодрить массу вилкой, создать ощущение первоначального вида. С кончика носа от напряжения капал пот. Снова и снова Ася крутила в голове одну и ту же мысль: нужно как можно скорее вернуться домой, к родителям. Тогда ей с голодухи не придётся воровать чужую картошку. Кто бы мог подумать, что жареная картошка на чужбине так мила и востребована до обжига в животе? Дома она её не замечала – картошки было полно. Отец каждый год сажал огромный огород, потом после работы по вечерам ходил с лёгкой тяпкой и окучивал до захода солнца. Осенью собранную картошку засыпали в погреб. По воскресеньям отец открывал тяжёлую рассохшуюся дверь погреба, в нос шибал сырой терпкий воздух. Освещая дорогу свечой, отец шёл вдоль сырых, заросших белыми грибами подпорок. Огонёк свечи дрожал, словно боялся того мрака, куда ступал человек. Своей паникой он вызывал тени на стенах, которые то двигались рывками, то приседали, то ползли по потолку. Отец выгружал из лотка картошку в ведро, а Ася мысленно разговаривала с картофельными привидениями. Однажды отец припозднился и не выбросил прошлогодний остаток урожая. Картофелины за лето проросли до потолка и превратились в монстров. От притока свежего воздуха и в свете свечи монстры оживали, нависали бледно-розовыми щупальцами над непрошеными гостями. Ася от ужаса визжала, долго плакала, видно было, что и отец порядком струхнул.
После жареной картошки захотелось пить. Попила прямо из-под крана, подставляя ладони под струи воды. Немного притомив голод, Ася устыдилась: «Я ненормальная, я дрянь, я за картошку превратилась в дерьмо». Ася представила, как бы мать отреагировала на её проступок. Металась бы по квартире, ругала себя за плохое воспитание дочери.
– Привет.
Ася вздрогнула, ткнулась
