шапку – сине-желтую, с полосатыми ушками, она увидела Р. Он был одет – полупальто, серая кепка, клетчатый шарф, трость в руке – и направлялся к выходу. Увидев Марусю в смешной и довольно дурацкой ушастой шапке, он остановился. Их взгляды встретились, и оба смутились.
Первой осмелела робкая Маруся и, отвернувшись от зеркала, улыбнулась:
– Домой, Григорий Семенович?
Доцент посмотрел на часы:
– Да уж, пора!
И, прихрамывая и опираясь на трость, направился к выходу. Маруся, сорвав с головы глупую шапку, бросилась вслед.
Ушел он недалеко, а точнее, никуда не ушел. На асфальте застыла коварная, припорошенная недавно выпавшим снегом наледь, которую он осторожно прощупывал тростью.
Давно стемнело, горели неяркие фонари, в переулке слышались скребущие звуки дворницкой лопаты и сварливый перебрех местных собак.
– Вы к метро? – спросила подоспевшая Маруся и тут же, словно боясь ответа, затараторила: – Я тоже! Только так скользко, что боюсь шмякнуться! Давайте пойдем вместе?
– Вам тоже в метро или вы, так сказать, хотите совершить благородный поступок? Ну да, у вас уже есть опыт, помню, помню…
Маруся перебила его:
– При чем тут благородство? Просто, – она запнулась и посмотрела по сторонам, – на улице такая красота! Абсолютно предновогодняя сказочная погода. Захотелось пройтись, прогуляться, – вздохнула Маруся, – а то все бежим и бежим.
На улице и вправду было сказочно красиво – недавно выпавший снег покрыл голые черные ветки деревьев, аккуратными пушистыми шапками искрился на фонарях и крышах домов, было не по-декабрьски тепло, и Маруся совсем не мерзла без шапки.
– Красиво, – задумчиво согласился доцент. – Раньше я зиму любил, а теперь… Теперь боюсь. Полюбил, знаете ли, твердую почву.
Они медленно пошли к метро. У входа Маруся вдруг выпалила:
– А можно я вас провожу?
От удивления Р. остановился и пристально посмотрел на странную девушку.
– Выбросьте из головы ваши глупости! – резко ответил он и толкнул тяжелую дверь в метро. – И вообще, – его лицо исказилось гримасой боли и злости, – перестаньте меня преследовать!
Слава богу, хватило ума не побежать вслед за ним. Слава богу, остановилась.
Прислонившись к холодной и влажной стене, Маруся плакала.
От стыда горело лицо. Дура, дура, какая же она дура! Что она нашла в нем, в жалком и нищем инвалиде? Да он всю зиму ходит в одном свитере и в одних потертых брюках! Тоже мне, герой-любовник! Конечно, парней на факультете не так много, но влюбиться в немолодого инвалида – это уже за гранью! С ней точно что-то не так. Надо спасать себя, иначе… Ничем хорошим это не кончится. Извращенка, вот она кто! То карлик с фарфоровым лицом, то хромой препод. Неужели вокруг нет нормальных парней? Или она просто жалостливая дурочка? Ведь не зря все детство подкармливала бродячих собак и таскала домой выброшенных котят.
Но Григорий Семенович Р. не собака и не котенок. Ей жаль его, она видит и понимает, как непроста его жизнь. К тому же он пережил страшное предательство.
Но и она не монашка и не сестра милосердия.
Однако это, увы, была не последняя их встреча. Маруся оказалась не только жалостливой, но и настойчивой. Провожания тянулись довольно долго, на Новый год Маруся страдала, представляя, как бедный Р. грустит в одиночестве. Тосковала она и все каникулы, даже отказалась поехать с отцом и Асей в пансионат.
А после каникул Григорий Семенович на занятия не явился. В деканате сообщили, что он заболел. И тут Мария Ниточкина проявила поразительную, несвойственную, как всем казалось, настойчивость, вытребовав в кадрах адрес доцента под предлогом «проведать больного и одинокого человека, к тому же прекрасного и всеми любимого преподавателя». В кадрах и деканате удивились, но не возразили – а ведь студентка права. Григорий Семенович человек одинокий, к тому же инвалид второй группы. Навестить его все равно придется, вот только навещать никому не хотелось, у всех дела и заботы. А эта девица-активистка сама вызвалась – ну и отлично! Пусть едет в это Чертаново к черту на рога – ведь не зря его так назвали!
Из кассы взаимопомощи выделили весьма скромные деньги, на которые Маруся купила килограмм абхазских мандаринов – твердых, зеленых и ароматных, – пачку сырковой массы с изюмом, свежий хлеб, полкило любительской колбасы, триста граммов советского сыра и шесть миндальных пирожных, которые сама нежно любила.
От метро полчаса тащилась на автобусе. И вот типовая девятиэтажка – серая, мрачная, с заваленными барахлом балконами, с темным, дурно пахнущим подъездом и нерабочим лифтом, на седьмой этаж пришлось подниматься пешком.
Дверь в квартиру была самой простой, сто лет назад обитой черным дерматином, из которого торчали куски желтой ваты.
Переведя дух и досчитав до двадцати, чтобы усмирить дыхание, Маруся нажала на полустертый звонок. Раздалась оглушающая истеричная трель, дверь распахнулась, и на пороге показалась немолодая растрепанная тетка в нечистом фартуке и стоптанных тапках. На лестничную клетку вырвались запахи жареного лука, тушеной капусты и, кажется, пива.
– Кого тебе? – хмуро спросила тетка.
Маруся пробормотала имя-отчество Р. и добавила, что она от общественности Института иностранных языков имени Мориса Тореза с целью проведать больного.
– Разувайся, – строго сказала тетка, – пальто вешай здесь!
Маруся послушно сняла пальто и сапоги.
Пол был грязным, затоптанным, сто лет не мытым.
«Фу, как противно, – подумала Маруся, – приду домой и колготы выкину».
– Пожрать принесла? – Тетка кивнула на сумки. – Молодец! Я, конечно, подкармливаю, человек-то один, да к тому же инвалид. Но он у нас гордый, что ты! Не берет ничего! Говорит, Настя, если вам не сложно, купите мне молока и хлеба, мне достаточно. Достаточно, ага! – осклабилась тетка. – Совсем тощий стал, прям Кощей! А я что, нанялась? Свои сумки пру, так еще и его? Жене его позвонила, – оглянувшись, зашептала соседка, – ну, сука! Меня, говорит, это не интересует! Видала? Вот они, бабы!
Выслушав, Маруся стала пробираться к двери.
– Иди, иди! – милостиво разрешила соседка. – Обрадуется он. Хоть на работе о нем вспомнили.
Маруся постучалась, но ей не ответили. Соседка, наблюдавшая за происходящим, решительно распахнула дверь.
Григорий Семенович спал. Спал как беззащитный ребенок, приоткрыв рот и раскинув руки. В маленькой комнате было невообразимо душно.
Маруся вошла, огляделась, присела на краешек стула. И так, оказывается, живут умные, образованные, интеллигентные и прекрасные люди. Смотреть на все это невыносимо.
Странное дело, но Р. не сопротивлялся ее хлопотам. Было видно, что он устал от одиночества, от опеки добродушной, но навязчивой пьющей соседки, от болезни, от своей беспомощности. И еще он был очень голоден.
С какой жадностью он пил крепкий, свежий, заваренный Марусей чай, с каким пылом накинулся на
