покое, забыть о нем.
Маруся поняла – сейчас надо уйти. Она встала с кровати, дрожащими руками натянула юбку и кофту, долго мучилась с молнией на сапогах. Григорий лежал, отвернувшись к стене, и молчал.
Выскочив на улицу, она почувствовала, как холодный колючий ветер перехватил горло. Задохнулась, закашлялась, и вдруг ее вырвало.
Автобуса не было долго, а может, ей показалось, но промерзла она до костей, до последних жилочек, так промерзла, что в автобусе ее начало колотить, как при высокой температуре, и опять подкатила тошнота, да так резко и неожиданно, что она едва успела выскочить на улицу. Потом шла пешком до метро. Мела метель, и усилился ветер, и окончательно заледенели и онемели руки и ноги, закоченела спина. Ей казалось, что она не дойдет до метро, упадет и замерзнет, и ее занесет снегом, и очень хорошо, это будет лучший исход, потому что ничего ужаснее, чем этот день, в ее жизни не было. Ужаснее и страшнее. Как скоро она, ледяная, почти мертвая, добралась до дома, Маруся не помнила. Перепуганная Ася вопросов не задавала, молча раздела ее, налила горячую ванну, растерла до боли, влила полстакана коньяка. Маруся отпихивала стакан, верещала, но выпила, а потом выпила чаю, и он показался ей волшебно вкусным, необыкновенным, и, причмокивая от удовольствия, она, уже опьяневшая, бормотала какую-то ерунду, хватала и целовала Асины руки и приговаривала, как она счастлива. Ася, укрыв ее двумя одеялами, долго смотрела на нее, уже спящую, порозовевшую, с блаженной улыбкой, и думала, что простуды не избежать, но дай бог, чтобы простуда, а не воспаление легких.
Той же ночью температура подскочила под сорок и начался страшный, надрывный, сухой, лающий кашель. Наутро вызвали врача.
Почти три недели Маруся провалялась с тяжелым бронхитом, а когда вернулась в институт, узнала, что доцент Романов Григорий Семенович уволился и уехал в неизвестном направлении.
Сначала она поплакала, а потом почувствовала даже какую-то радость. В конце концов, кто он ей, этот хороший и очень несчастный человек? И если честно – хорошо, что он уехал, иначе бы Маруся не успокоилась. А так она свободна. И постарается его поскорее забыть.
Юлька права, это из серии выхаживания колченогих собак и блохастых дворовых кошек, а никакая не любовь, она все придумала. Вечно ей надо кого-то опекать.
Между тем жизнь продолжалась и готовила много сюрпризов, все самое главное было еще впереди.
Вскоре она встретила Лешу.
Как он был прекрасен, ее возлюбленный! Как хорош и красив! Как строен и мускулист, какие прекрасные у него руки! А волосы – нежные, волнистые, светло-русые. И спокойные серые глаза. В такие посмотришь, и в сердце поселяются покой и радость. Но главное – уверенность. Уверенность, что тебя защитят и не оставят.
Спустя три недели она пригласила его домой. Папа, взяв с собой Асю, уехал на конференцию в Ленинград. На целых три дня! Целых три дня они были одни.
Маруся готовила ужин и накрывала стол – по-праздничному, со скатертью и парадной посудой. В первый же вечер Леша остался в Мансуровском.
Весь следующий день они провели в постели, и это было так здорово, так нежно и так интересно, что Маруся стыдилась своего пыла и своих желаний. Удивительным образом все совпало, удивительным. Они подходили друг другу, как отлитые по чертежам формы, как выточенные втулки, как ювелирные замки.
После он засыпал, а Маруся изучала его прекрасное лицо, сильную шею, плечи, руки, родинку на внутренней стороне ладони.
Ей нравилось в нем все, что называется, от и до. Он был прекрасен во всех проявлениях. И как ей нравилось заниматься с ним любовью! Совсем не страшно и уж тем более не противно, как говорили некоторые. Это было волшебно. Спал он чутко, нервно, реагируя на любые звуки. Иногда, как ребенок, всхлипывал во сне, и Маруся обнимала его и шептала: «Тихо, тихо, все хорошо. Это мусорная машина, она всегда гремит в четыре утра. А это коты, Лешик, просто коты, подрались, наверное». Он вздрагивал, морщился, но, прижавшись к ней, успокаивался, лицо его разглаживалось и снова становилось наивным и детским.
Однажды он сказал ей:
– Я тебя никуда не отпущу. Никуда и никогда.
Почему-то она рассмеялась. Наверное, от счастья и от смущения.
Да и ей самой все было понятно, он – ее будущий муж, ее единственный, ее возлюбленный. Отец ее детей. И они с ним навсегда. Что б ни случилось.
Спустя месяц они расписались.
Родители жениха служили в Магадане, приехать не смогли, и Александр Евгеньевич страшно переживал по этому поводу: «Как же так, – приговаривал он, – такое событие, а они игнорируют!»
Приехать не приехали, а поздравительную телеграмму прислали: «Дорогие дети, Машенька и Алеша! С началом новой, взрослой, жизни. Пусть всегда рядом с вами будут любовь и взаимопонимание, сила духа и умение прощать.
Обнимаем, родители».
Что ж, вполне мило, и Александр Евгеньевич немного успокоился.
Может, и вправду не смогли, все в жизни бывает. Люди они небогатые, гостиница им не по карману, а смущать новых родственников постеснялись. К тому же в семье еще двое детей, сестра и малолетний брат.
Юля наблюдала за свадебным действом с ироничной улыбкой. Выйдя на балкон, позвала с собой Марусю. Та пошла неохотно, отлично понимая, о чем пойдет речь.
– Довольна? – усмехнулась старшая. – Окольцевалась?
– Мы любим друг друга, – сухо сказала Маруся, – и не хотим расставаться.
– Причина, – кивнула сестра, – это причина! И что, теперь вслед за мужем? На рубежи, так сказать, родины? На край земли, где бродят белые медведи?
– Белых медведей там нет, учи географию. И вообще, Юль! Может, не надо?
– Не надо, – с деланой готовностью согласилась сестра. – Ты права – уже не надо. Поздно. Раз нет мозгов – что уж теперь. Нет, против него я ничего не имею! Лешка вполне. Он-то да, а вот ты, Маша, дура. Езжай, милая, езжай! Бросай институт, покупай валенки и тулуп – и вперед! Обустроишься, обзаведешься новыми друзьями, офицерскими женами. Будешь на общей кухне капусту квасить. А что? Витамины. Там же с витаминами плохо? Институт побоку, понятное дело. Зачем тебе там, в гарнизоне, высшее образование? Английский, французский – зачем? С медведями разговаривать?
– Да нет там медведей! – закричала Маруся – И институт я окончу! А ты… Да что ты понимаешь в любви? Вечно над всеми подтруниваешь, над всеми насмехаешься и вечно всех осуждаешь! Вот влюбишься – тогда посмотрим!
– За меня не волнуйся, – усмехнулась Юля. – Так, как ты, точно не влюблюсь! Чтобы разум потерять? Нет, не мой случай.
Спустя час старшая ушла, и младшая успокоилась.
